Фазиль. Опыт художественной биографии

«Человек и его окрестности» — это, как мы уже говорили, по жанру все-таки авторский сборник рассказов, а не роман. Рассказы написаны на рубеже девяностых, и это на сто процентов новый Искандер. По изобразительному дару, психологическому анализу персонажей, по какой-то невероятной четкости деталей Искандеру, наверное, в это время вообще нет равных. Если что и исчезло — то оптимизм, вера автора в своих героев. Он от всей души сострадает им, но, словно усталый демиург, ничего не может для них сделать. Уходит неповторимый искандеровский юмор. Ирония, если и появляется, то иначе как грустной ее не назовешь.

Менее всего удались — как это видится теперь, почти три десятилетия спустя, — те рассказы (или эпизоды, если считать текст единым), в которых автор, скажем так, продолжает сводить счеты с вождями большевизма, Лениным и Сталиным. Хотя для него это в книге самое главное. Попытка, так сказать, смеясь, расстаться с прошлым. Но прошлое, как бы ни хотелось Искандеру, — да и кому не хотелось в то время? — вовсе не ушло. Сделать Сталина и Ленина комичными персонажами автору не удалось. Тем более что в целом это отнюдь не антиимперский текст.

И вот вопрос: как отделить Советский Союз от коммунистов и их вождей? Возможно ли это вообще сделать? Нам кажется, что автор здесь противоречит сам себе, написавшему в «Человеке…» от лица старого актера такие прекрасные строки:

«Вот мы, старики, по сорок, по пятьдесят лет друг друга знаем. Сколько нас тут: абхазец, русский, грузин, мингрел, армянин. Разве мы когда-нибудь, старые мухусчане, именно старые, между собой враждовали по национальным делам? Мы — никогда! Шутки, подначки — пожалуйста! Но этой чумы не было между нами. Наверху была, но между нами не было.

Нас всех соединил русский язык! Шекспир ко мне пришел через русский язык, и я его донес на своем языке до своего народа! Разве я это когда-нибудь забуду?

И я уверен — он победит эту чуму и снова соединит наши народы. Но если этого не будет, если эта зараза нас перекосит, умрем непобежденными, вот за таким дружеским столом. Пусть скажут будущие поколения: „Были во время чумы такие-то старики, они продержались!“ Вот за это мы выпьем!..» («Кутеж стариков над морем».)

Да, империя стоит тоста!

Отметим также мрачноватую повесть «Пшада». Дело происходит в начале девяностых. «Пшада» — абхазское слово, значение которого никак не может вспомнить старый боевой генерал, абхаз, забывший родной язык за долгие годы службы в России (так герою фильма Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» не дают покоя слова «розовый бутон»). На склоне лет генерал мучается и этим, и, самое главное, тем, что в порыве гнева (погиб его молодой адъютант) убил двух пленных фашистских офицеров. Как это описано! Не удержимся, чтобы не процитировать:

«Решение убить их пришло именно тогда, когда он приказал им лечь и как бы формально приравнял их к горизонтальному положению своего адъютанта. Дальше он уже полностью должен был приравнять их в смерти. Не сумев обжечь их стыдом, он принял это страшное решение. Но тогда оно ему не казалось ни страшным, ни роковым. Ни один из участников этой сцены никуда не донес, и самоуправство полковника осталось без всяких служебных последствий.

И многие, многие годы после войны — и когда он окончил военную академию, и когда стал генералом, — только вскользь вспоминал о случившемся, и только недавно, в последние месяцы, оно его стало мучить. Как и почему он мог расстрелять двух безоружных пленных?»