Фазиль. Опыт художественной биографии

«— Ладно. Это не главное. Но из ваших слов получается, что в России воруют и те, кто ворует, и те, кто думает о России. Я не вижу между ними разницы. А вы видите?

— Да, иностранец нас никогда не поймет! Огромная, принципиальная разница! И мы на этом настаиваем! Те, кто думает о России, подворовывают в свободное от российских дум время. А у них этого времени так мало! А те, кто ворует, думают о России в свободное от воровства время. И у них этого времени тоже мало. Получается колоссальная разница! Главное, как человек проводит свое рабочее время, а не свободное.

— Удивительное дело! У нас на Западе мы привыкли уставать от работы и отдыхать за разговорами. А здесь, в России, я постоянно устаю от разговоров! Скажу честно — я и от вас устал».

Вещь получилась для Искандера тоже экспериментальная, но вполне достойная его ранней юмористики. Эта хоть и горькая, но всё же насмешка над Россией в конце девяностых — начале нулевых особых вопросов не вызывала; сейчас смотрится, скажем так, неоднозначно.

«Поэт» — авантюрная, полная юмора история жизни некоего стихотворца. По объему — последняя из крупных вещей Искандера. Юмор мрачноватый, но вполне бесшабашный (даже эротические сцены есть). Этот самый поэт, вечно попадавший в разного рода передряги по своей принципиальности и опять-таки «безбашенности», в конце получает Государственную премию из рук самого Ельцина. Искандер и любуется своим героем, и посмеивается над ним. Это отнюдь не альтер эго автора, хотя некоторые подробности собственной жизни Искандер своему Юрию Сергеевичу подарил, — ту же работу в провинциальной газете. А внешне и по манерам, да и по некоторым фактам биографии, как нам показалось, герой чем-то напоминает и Евгения Рейна, и Евгения Евтушенко. Вполне почетно!

И автор-повествователь, и сам Юрий Сергеевич рассказывают читателю множество занятных историй, случившихся с этим «всем известным и никому не ведомым» поэтом и перемежающихся строками его стихов. Вот, например, отрывок из забавного стишка, с помощью которого легко запомнить русские степени родства. Кстати, помогает.

— Что такое, братцы, шурин?
— Брат жены, запомни, дурень!
— А золовка — это кто?
— Вот башка, что решето…
Мужнина сестра — золовка…
Где с водярой упаковка?
Мы ж сюда не с ночевой.
— Кто поближе там, открой!
— Деверь, деверь, как понять?
— Мужнин брат, ядрена мать!

И так далее.

А вот как вспоминает герой повести о своей газетной работе:

«…когда графоманы меня совершенно загнали в угол, нужда заставила найти выход.

„Ваши стихи или рассказы гениальны, но их поймут только в следующем веке“, — говорил я или писал в ответ на присланные рукописи. И каждый графоман, как бы воркуя, после этого замолкал. И только один, и то весьма вежливо, сделал еще одну попытку напечататься.

„А нельзя ли все-таки попробовать в этом веке?“ — деликатно спросил он у меня в ответном письме.

„К сожалению, нельзя, — отвечал я ему, — для этого века они слишком гениальны“.

И он навсегда замолк, по крайней мере в этом веке».

Универсальный, кстати, способ, можно брать на вооружение даже сегодня: графоманы, несмотря на все перемены в стране и мире, не перевелись. Друг Фазиля Абдуловича поэт Инна Лиснянская тоже изобрела нечто утилитарное, чтобы окорачивать графоманов. «Вы гениальны на своем уровне», — писала она им. Фазиль хохотал, узнав про уловку Лиснянской.