Фазиль. Опыт художественной биографии

«В какое-то мгновение ему показалось, что голос и руки молодого хозяина принадлежат разным людям.

Голос развлекал, а руки взрезывали пирог, придвигали сахарницу, делали свое дело и шутить не собирались. Рука подцепила ножом ломтик лимона и ловко, как блин, шлепнула его в стакан с чаем. Потом рука опрокинула ложку с сахаром, но не просто в стакан, а на лимон. Под тяжестью сахара лимон пошел ко дну, но на полпути перевернулся и выплыл.

„Хочет утопить“, — подумал он и стал следить, что́ будет дальше. Рука высыпала еще одну ложку на лимон, стараясь, чтобы горка сахара пришлась на середину, и как будто достигла цели, но упрямый ломтик, не доходя до дна, сбросил свою сладкую ношу и весело вынырнул. Ему показалось, что голос рассказчика дрогнул. Третья ложка сахару посыпалась на лимон, стараясь заполнить всю поверхность лимона. Но и новый прием не помог. Часть сахара растаяла сразу же, оставшаяся — во время погружения. На этот раз лимон вынырнул, даже не перевернувшись.

Тогда хозяин проткнул лимон ложкой и помешал в стакане».

Однако беда в том, что этот яркий образ — герой, по сути, узнаёт себя в объектах равнодушного насилия со стороны своего соперника — стоит в рассказе как-то обиняком. Единого, цельного высказывания здесь не получается.

«Рассказ о море», написанный в 1962 году и также включенный в сборник, проанализировал лингвист и литературовед Александр Жолковский. Герой вспоминает, как семилетним мальчишкой он научился плавать, — что, собственно, и составляет весь сюжет короткого рассказа. Однако, по мнению Жолковского,

«Перед нами текст в хорошо известном жанре — рассказ об инициации. Соблюдены ее важнейшие параметры: физическое испытание, опасное для жизни, — символическая, но почти необратимая смерть — символическое возвращение к жизни в новом качестве зрелого члена социума. Причем дело не только в овладении умением плавать, но и в осознании и освоении определенных общественных ценностей. <…>

Прежде всего, речь идет о новом понимании вещей, начиная с природы. Недаром в первой части рассказа „море подшутило над нами“, а в начале второй сообщается, что „мы с морем поняли друг друга“. После чего вступает в действие театр мимики, жеста, притворства и интерпретации».[47]

Гораздо нагляднее, по мнению исследователя, этот театр развернется в более поздних вещах Искандера.

В целом мы видим в сборнике «Запретный плод» начинающего, пробующего автора, который наделен несомненным талантом и несомненно уникальным видением материала, но не всегда пока с материалом может справиться. Деталь, образ в ранней прозе Искандера зачастую слишком самоценны, слишком притягивают взгляд читателя, выбиваясь из общего ряда. Такой вот парадокс: в стихах этого времени Искандер уже прозаик, в прозе — всё еще слишком поэт.