Фазиль. Опыт художественной биографии

О апельсин, моя отрада,
Мы в южном все-таки родстве,
Ты — как внезапная Гренада
В январской ледяной Москве.
<…>

И мир становится огромней,

Когда великолепный плод
С лотка морозного в лицо мне
Испанской кровью полыхнет!

А так он мог попросту не знать, что́ лежит в холодильнике. Любил разве что кофе, в больших количествах. Кстати сказать, хороший кофе доставать в СССР было крайне сложно. Кофе посвящены звонкие искандеровские строки:

Сколько раз в житейской буре
Обездоленный мой дух
Обретал клочок лазури
После чашки или двух!

Веселящие напитки,

Этот вашим не чета.
Мне от вас одни убытки
Да похмелья чернота.
<…>

Принимаю очевидный

Мир без радужных одежд,
Пью из чашки яйцевидной
Долю скорби и надежд.
<…>

Спросит смерть у изголовья:

— Есть желания, проси!
Я отвечу:
— Ясный кофе
Напоследок принеси.

«Ясный кофе»! Необычный, прекрасный образ (многим известна песня Сергея Никитина на эти слова). А где кофе — там и сигареты. Курил Искандер очень много, вплоть до самого конца жизни, когда сделался полностью равнодушным и к алкоголю. В шестидесятые — семидесятые был футбольным болельщиком, довольно активным. Болел за московский «Спартак».

Ну и, конечно, книги… Дочь Марина утверждает:

«Я больше нигде и никогда такого не видела, чтобы человек буквально всю жизнь не закрывал русскую классику, изучал ее досконально — на письменном столе, на тумбочке в спальне всегда лежали книги, причем часто какие-то очень серьезные произведения. Например, „Опыты“ Монтеня. Он никогда об этом не говорил, не давал своих оценок, но я понимаю, что он внутренне учился Европе, если можно так выразиться. А как еще можно ее понять? Только через слово, поскольку ментальностью мы очень сильно от европейцев отличаемся».

Летом семья выезжала на юг — нет, не обязательно в Сухум, чаще в писательские дома творчества. Искандерам гораздо больше нравилось в Крыму, в Коктебеле, а Бенедикт Сарнов вспоминает один из многих выездов в писательский Дом творчества в Дубулты:

«Зимой 1965 года мы со Стасиком Рассадиным вдвоем поехали в Дубулты, чтобы всласть поработать. Месяц спустя там собралась уже целая наша колония: к нам присоединились Аксенов, Войнович, Фазиль Искандер, Боря Балтер…

Именно там Войнович прочел нам первые главы своего „Чонкина“»[49].

Тогда же, по словам Сарнова, Василий Аксенов «быстро, без помарок, написал — и в тот же вечер прочел нам — один из лучших своих рассказов — „Победа“».

Ближе к концу шестидесятых дочь Марина получит отдельную комнату. Но распорядок в доме не изменится: всё будет подчинено рабочему ритму главы семейства.

Диалог авторов

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: И все-таки к вопросу шестидесятничества Искандера. Может, мы ошибаемся — и правы те, кто относят его к этому клану?

МИХАИЛ ГУНДАРИН: Нет, не правы. Не случайно ведь, рассуждая об Искандере, мы всё время упираемся в персону Шукшина. Мой земляк Василий Макарович, я считаю, шестидесятником тоже не был, как Фазиль.

Е. П.: А Высоцкий — был. И другие замечательные личности. Замечательные, но ДРУГИЕ. И у Шукшина, и у Искандера было просвещенное ИМПЕРСКОЕ сознание. Они ощущали себя частью огромного целого. Что за ними — империя. А хорошо это или плохо, я не знаю. Я — человек не умный, а, скорее, наблюдательный. Хотя вот и Аксенов… Вроде однозначно «штатник», «западник», но меня, когда он еще в рукописи дал мне прочитать совершенно антисоветский «Ожог», поразила фраза: «А я вот люблю свой флаг. Ничего не могу с собой поделать, люблю, да и всё, — и трехцветный, и андреевский, и нынешний красный».

М. Г.: Не говоря уже о Бродском с его проклятиями отделившейся, «сбежавшей» Украине…