Федор

4

И потекли денечки в заботах и хлопотах, и такими однообразными представлялись все они.

Утром, если не шла в церковь, Вера долго молилась за упокоение души новопреставленного раба Божия Петра. Она твердо верила, что ее молитва доходит до Господа – и сокращаются мытарства дедушкины. И душа ликовала, потому что по молитве рушились дьявольские козни.

Затем подступало время скрытых раздумий – завтрак и чаепитие, которое так чинно они проводили с дедушкой. Именно до полудня нередко подстерегало уныние, именно в это время личная жизнь представлялась никчемной и пропащей, именно в это время чаще и плакала Вера от сознания личной неприкаянности. И тогда она поскорее собиралась и шла на кладбище.

После обеда тихо кралось вечернее время, хотя солнце едва свешивалось к аэродрому. Вера садилась за учебники, но учебники не шли – она переключалась на дедушкины тетради. И читала до вечернего чая, причем, все это время сохранялось тихое живое настроение.

Так и проходили дни, и были бы они и вовсе одинаковые, если бы в их однообразие иногда не врывались всевозможные неожиданности.

День на третий после похорон, когда Вера только-только вычитала утренние молитвы, без стука, не спросив разрешения и не извинившись, в переднюю вошел посторонний человек. На улице пролил короткий весенний дождь, и мужчина, войдя, молча шуршал плащевой накидкой, встряхивал ее, складывая, и вмещал в нелепую хозяйственную сумку, в которой у него, похоже, ничего не лежало.

Вера стояла в дверях и наблюдала. Наконец она с усмешкой спросила:

– А вы, собственно, к кому пришли?

Мужчина еще с минуту возился молча, затем распрямился и сказал:

– Это дом бывшего человека?

– Как это понять – дом бывшего?

– Что тут понимать?! – бесстрастно воскликнул незваный гость и даже вскинул свободную руку.

Это оказался тип престранный и вполне примечательный: он был узок, даже слишком узок. Пиджак на нем болтался, причем, кости плеч торчали. И брюки болтались как на прутьях манекена. Однако роста он был выше среднего; голова крупная с деградировавшей нижней челюстью; и глаза косые, как будто ускользающие.

– Что тут понимать?! – вторично воскликнул он и решительно шагнул к двери. – Это дом, в котором умер старик… седьмого мая сего года. Так?

– Так, – согласилась Вера и невольно отступила от двери, тем самым предлагая в горницу.

Он молча прошел, молча сел к столу и повернул голову, чтобы видеть перед собой. И только тогда сказал:

– Садись. А ты кто будешь огробленному?

Вера молчала в растерянности, потому что казалось, что человек этот кривляется – смотрит в сторону, хищно двигает нижней челюстью и говорит гадости.

– Его номер 39 666. По счету…

– По какому счету? Мы не заказывали могилу.

Челюсть как будто отпала, и хищник издал неопределенный звук.

– Чт-ээ… такое? Старик умер и не хоронили. Где же он?.. Или он живой? У тебя справка о смерти есть?.. Да не твоей, а его… Так где же он? Дело противозаконное. Или вы продали его в музеум по американскому образцу? Или вы его в огороде скрыли?

Наконец Вера справилась с неловкостью, отогнала смущение и робость и спросила с усмешкой:

– Вы скажите, зачем вы пришли? Да и кто вы такой?

Но на этот вопрос он вовсе не ответил. Губы его расплылись в алчной улыбке, даже капелька слюны повисла на нижней губе. Пошелестев, алчный извлек из сумки большую телефонную тетрадь с алфавитом по краю.

– Смолин, – сказал он и раскрыл тетрадь на букву «С», где уже значились какие-то имена. Вера вытянула шею, чтобы увидеть, что там написано. – Это называется щелкоперством… ведь я же не инкогнито, а человек официальный, и не сыщик… Смолин Петр Николаевич, родился в Братовщине в 1900 году, христианин. Другие данные мне ни к черту… Куда ты его дела? – визитер как будто охнул и выпустил изо рта струю гнилого воздуха. – Где он?

– Мы его погребли…

– В книге прихода он не значится, а в книге расходов – значится, номер 39 666. Вы должны закрыть номер…

– Да ничего мы не должны! – возмутилась Вера, казалось бы, окончательно поняв, в чем дело.

– Ты, детка, напрасно кобенишься, – невозмутимо пресек гость. – Я пока не заставляю проводить перехоронение. Закрой номер или возьми его себе, и статистика не пострадает…

Пока Вера соображала, что же ему отвечать, косой призрак продолжал монотонно:

– Если ты думаешь, что таким образом можно проводить похищение затрат на бывших подданных, то ты представляешь дело в неправильном аспекте. Мыслимое ли дело, если все начнут ритуалить в огородах, под грядки, и не восполнять доходную статью. Ты, понятно, не знаешь постановлений о местах захоронений… О, это такая штука… И на любое отклонение требуются документы. Представь мне документы – и я ликвидирую номер: все мы под номерами, мы и вы – все повязаны. В конце концов нарушение закона наказуемо по статье…

Он говорил и говорил, обволакивая сознание словами, как тенетами. И Вера понимала, что с каждым словом утрачивает волю и способность к сопротивлению. И все-таки она вздрогнула:

– Остановитесь наконец и скажите, кто вы и что вам надо!

– Я – аудитор. Или ты возвращаешь владельца номера 39 666, или…