Федор

Рано утром на электричке Вера уехала в город. В церкви, до литургии, она заказала сорокоуст по дедушке с ежедневным поминанием, поставила свечки, подала записки. Казалось бы, все сделала, а на душе тоскливо… Читали часы, отец Михаил исповедовал старух – и это тоже нагнетало тоску. «Господи, даже в храме тоска, – вздыхая, думала Вера. Она стояла неподалеку от ящика лицом к алтарю. – Наверно, все-таки неправ был дедушка. Фантазировал. Где-то, может, и возродятся, но не у нас – Братовщину растоптали… Дедушка сказал бы: «Какое маловерие. Да это же упадничество. Зачем тогда и жить?» Действительно, зачем?.. И о чем бы не думала Вера, всюду преследовала безысходность – зачем? И жалко было людей на земле: жалко себя, жалко тех, кого нет уже и тех, кто будет…

Не заметила Вера, как подошел к ней отец Михаил.

– Вера, – сказал он тихо.

И она очнулась и, содрогаясь, ткнулась лицом в его плечо. И отец Михаил обнял ее легонько.

– Милая ты моя, храни тебя Господь… Тоскливо, конечно, тоскливо… Ты только в уныние не впадай… В Братовщине вокруг старушки, сюда пришла – тоже старушки… Вот уж тысячелетие русской Церкви отметим – и начнется второе крещение Руси! А ты учиться поступай, а я за тебя помолюсь – все хорошо и сложится.

Батюшка говорил и говорил над ухом – и отступали тоска и тревога, и слез не было, и на душе становилось просветленнее, и уже верилось, что, действительно, все хорошо сложится. Ведь жизнь на земле – только начало.

– А ты постой, постой литургию, а если не вкушала, то и причастись – и утешишься… А я тебе сегодня Богородичную просфору… – как хорошо-то. Ты только в тоску не впадай… Тяжко станет – извести, я и помолюсь Господу, Он нас не оставит…

И утешилась душа, и застыдилась.

Отец Михаил поспешил в алтарь начинать Божественную службу.

Вера положила в пакет Псалтирь, свечку и коробок спичек, во дворе выбрала грабельки полегче и пошла на кладбище.

Дорога в проулке, изуродованная однажды по весне тяжелым транспортом, лежала сплошной болью. По сторонам и на зеленых гривках между разломами солнечно желтели цветы мать-и-мачехи; и даже несколько сочных одуванчиков раньше времени распустили свои махровые короны… И какие же они тяжелые, эти сто шагов к вечному покою!

Вера граблями прошлась вокруг могилы, подняла затоптанную и забросанную комьями земли траву, поправила цветы. Затем поставила на могилу свечу, зажгла ее, перекрестилась трижды и опустилась на колени, на расстеленный пакет. Прочла по памяти «Боже духов…» и раскрыла Псалтирь.

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, – прочла, вздохнула и сказала, как бывало живому: – Слушай, дедушка, а я тебе почитаю… И на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе… – и опять вздохнула и сказала: – Вот так и ты, дедушка, жизнь свою прожил – прямо и без лукавства, а мне, дедушка, еще жить… Но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и ночь…

Так и прочла четыре первых псалма. И мирно было на душе, и не замечала она, как черные рваные тучи рыскали кругами над Братовщиной в поисках добычи. И стелилось пламя свечи, и стекали на землю горячие слезы воска, и вздыхала трепетно могила… А когда Вера прочла намеченное и подняла взгляд, то увидала в сторонке, по правую руку, девочку в ярком платочке, рыжую, как подсолнух. Она морщила нос и щурилась.

– Ты что здесь? – спросила Вера.

– А ты что?

– За дедушку молюсь.

– А я так. Старенькую жду.

– Бабушку Марусю?

– Чистить могилку будем…

Вера погасила свечу, оставив огарок в земле; встряхнула пакет, положила в него Псалтирь и спички, и как будто прояснившимися глазами посмотрела по сторонам: на кладбище – свалка! Всюду обломки кирпича, стертые холмики могилок, уцелевшие кресты подгнили и завалились, несколько тяжелых надгробий торчали острыми углами, сваленные с мест деревья, когда-то спиленные, так и гнили нетронутыми; ближе к храму-складу могилы и вовсе были раздавлены колесами машин, затоптаны, всюду беспорядочное железо – кладбище позаросло диким кустарником и сорняками. Здесь все уже погибло, и только крест на дедушкиной могиле, высокий и свежий, как будто призывал к жизни.

– Давай вместе, – сказала Вера, – и я буду чистить, а то здесь страшно.

После обеда выглянуло желанное солнышко – тучи как будто сетью уволокло на запад. За четверть часа небо очистилось. Весь мир преобразился: еще клейкие листочки на деревцах затрепетали; трава, качая усами, разворачивалась к солнцу; точно из пригоршни горохом сыпануло на куст сирени воробьев – и такой-то базар они устроили!.. И зримо заструился пар от земли.