Федор

В командировках Баханов нередко как будто в безделье слонялся по учреждениям и организациям. Порой он приходил и уходил, не сказав ни здравствуй, ни прощай, чем и вводил в недоумение работников школ, магазинов, Домов культуры или районное чиновничество.

На этот раз он вдруг оказался в детской библиотеке – шел мимо. В читальной комнате девушка лет семнадцати, сдвинув газеты и журналы на край стола, с тщанием писала гуашью плакат для очередной выставки книг. Баханов мельком глянул в текст, сказал: «Ошибка», – ткнул пальцем в то место, где была пропущена буква, и повернулся к полкам с книгами. Девушка растерялась и, почему-то решив, что явилось инкогнито начальство, поспешила на абонемент. Через минуту, на ходу поправляя волосы и пряча очки, вошла заведующая.

– Вы что хотели бы? – казенно, по-советски, но и по-человечески приветливо спросила она.

«Э-э-э, как ее иссушило, точно одинокая», – подумал Баханов, всматриваясь в лицо заведующей.

– Вы что хотели бы, товарищ? Я заведующая детской районной библиотеки – Голубкина Зинаида Николаевна.

– Год рождения?

– Это… это не обязательно.

– Не сердитесь. Я без цели. То есть посмотреть, чем кормят… Зинаида Николаевна, а вон та книга – не та.

– Как это «та – не та»?

– Потому что толстая. – Баханов снял с полки книгу в обложке «Повести Белкина». Внутри оказался текст «Повесть о настоящем человеке». – Видите, что подложили?

– Действительно. Дети ремонтировали книги.

Баханов направился к выходу.

– Куда же Вы? – Голубкина окончательно растерялась.

– Да пока не решил. – Он усмехнулся и неожиданно спросил: – Вы до которого часа работаете?

– До шести.

– Уже без четверти… Вот я куда пойду – к Вам в гости. Что же Вы стоите? Собирайтесь.

– Я сейчас, – поспешно согласилась Голубкина, все еще пытаясь угадать, что же это за начальство – из отдела культуры или из областной библиотеки?..

Долго шли по неуютным улочкам на окраину городка, и Голубкина, как будто извиняясь, что нет уличного света и что дороги раскисли, все говорила и говорила о мелочных неудобствах здешнего быта. От ее напыщенной официальности не осталось и следа.

– У вас летом наверно хорошо здесь, тихо.

– Скучно. А природа хорошая – и река, и лес. Мы с Валюшкой привыкли – три года здесь живем.

Дочь Голубкиной Валя, крепкая девчушка лет пятнадцати-шестнадцати, сидела на высоком сундуке с книгой в руках. Баханов замечал, как она исподлобья украдкой косилась на него: и ядом в ее глазах растекалась не то затаенная ревность, не то презрение к взрослым, не то робость перед мужчиной, тоска, а может даже обида, что именно к ее матери, а не к ней пришел посторонний мужчина.

В комнатке было тепло и сухо, бедно и излишне прибрано и чисто.

«Камера на двоих», – подумал Баханов.

Мать и дочь смущались, и тогда он сказал:

– Ну, Голубки, за ваше благополучие. Что-то вы клювики опустили.

Обоим, видимо, понравилось обобщенное «Голубки», обе улыбнулись, и лицо девочки потеплело.

Для районного города уже наступила ночь, когда после неясной заминки Валя вдруг оделась и стыдливо или с обидой сказав: «Пойду узнаю, что задали по алгебре», – ушла порывисто, хотя дверь за собой прикрыла тихо. Опустив глаза сидела Голубкина старшая и ни словом не оговорила, не задержала дочь:

– А я ведь так и подумала, что вы с проверкой…или уж по старым моим делам, – Голубкина печально улыбалась. – Расскажите, Вадим Сергеевич, о себе – ведь работа ваша интересная. – Она вместе со стулом пододвинулась ближе к гостю, точно приютилась, приготовилась слушать долгую сказку. – Голова вот кружится – без привычки, это от вина. Запьянею, что станете делать со мной? – и вновь улыбнулась, на этот раз уже без печали.

«Ну вот… извольте любить и жаловать», – раздражаясь, подумал Баханов, а вслух сказал:

– Нет, Зинаида Николаевна, газетчики чаще выслушивают других – по роду службы. Вот и я теперь сижу и думаю: хорошо бы узнать, почему Зинаида

Николаевна не работает в школе? Почему мама с дочкой оказались, простите, в этой дыре? Злой человек завез? Не романтика же привела…

– Да нет, не романтика. – Голубкина напряглась или насторожилась. – До романтики, знаете ли, не дошло. Какая уж там романтика! – Она быстро глянула на собеседника, пытаясь увидеть и понять, а не злоумышляет ли этот человек. Однако лицо Баханова было настолько усталое и отрешенное, что Голубкина тотчас и успокоилась. – С вами, с журналистами ухо востро держать надо: вам скажешь по секрету, а вы в момент – и по миру пустите.

– Или приходилось… тогда ничего не надо, – Баханов медленно провел по лицу ладонью, как будто сгребая с него усталость и тяжесть. Между тем он сознавал, что интерес к этой женщине уже исчез, что разговор исчерпан и теперь следовало бы уходить или нелепо лгать. Он успел даже пожалеть, что вообще пришел сюда, хотелось одного – отдохнуть, хотя бы в коридоре Дома колхозника на раскладушке.

Зато, как часто и бывает с искренними и долго молчавшими людьми, Голубкину вдруг охватило необоримое желание исповеди, желание разделить тайну с этим посторонним и наверно безразличным к ее судьбе человеком.