Фейрум

Он резко садится. Проводит по лицу рукой, стирая остатки сна, который слишком быстро минул и не принес долгожданной сладости. Зевает до хруста в челюсти. Осматривается по сторонам, выбираясь из-под тонкого шерстяного одеяла и натягивая сапоги, а затем и куртку. Снаружи снова темно. Неужели проспал весь день?

Дым от костров не плывет над лагерем. Значит, северяне где-то близко – наверняка донесли разведчики. Вечернюю тишину вспарывают лишь стрекот сверчков и отдаленные голоса, на звук которых Джек направляется. Первым делом – раздобыть еды, а потом уже вызнать, как там Таннер.

У Таннера все плохо.

Полевой госпиталь устроен под навесом; вместо коек – застеленные дерюгой топчаны. На дальней лежанке кто-то стонет, да так жалобно, будто жилы тянут. Джек передергивает плечами. Кивает медбрату у входа. Тот сетует на нехватку питьевой воды, мол, раны промыть нечем. В ручье какая-то дрянь завелась: никто не поймет, в чем дело, да только солдаты слегли один за другим после перехода от Рич-Маунтин. Кто сыпью покрылся, кто бляшками гнойными, и кровью начали харкать. Худое дело нехитрое. Симптомы у всех разные – черт голову сломит, а он, лейтенант Финч, не медик даже, от отца нахватался знаний по вершкам, когда тот занимался частной практикой в Фэйрфаксе, и диагнозы ставить не берется – только грех на душу брать, да и лечить нечем, не считая спиртовых настоек.

Джек хмыкает, слушая вполуха. Говорят, что у него язык медом мазан, но и Финч – по виду его ровесник, лет двадцати с небольшим – не промах. Сразу видно: человеку надо выговориться.

– Так и рехнуться недолго. Заразное оно или нет – кто скажет? Может, через пару дней мы все тут…

– Не накликайте, лейтенант. Я собираюсь жить долго и счастливо. И помереть в окружении внуков.

Такие у Джека шутки.

– Ты сам-то… – Финч спохватывается. – Товарища на собственном горбу тащил, как мне передали. Жара не чуешь? Слабость, тошнота?

– Никак нет. Только жрать охота, – признается честно.

Финч с пониманием кивает.

– Это из палатки и налево. Роузен вчера кашеварил, а сегодня мы на холодном пайке. Ветер северо-западный, дым издалека видно.

– Да уж. Заметил.

Джек наклоняется к Таннеру: вроде дышит. Как всегда, через приоткрытый рот. Хоть что-то в этом мире неизменно. На висках вздуваются вены – будто синие змеи с загнутыми хвостами. Глазные яблоки мечутся под веками, ресницы дрожат, рука тянется, хватая Джека за лацкан.

– Девятка… направо, – хрипит Таннер. – Не ври, когда время придет… Час… и век… все будет для тебя едино.

– Эй, дружище! Полегче.

Он с трудом разжимает крепкую хватку, думая, не позвать ли Финча на подмогу, пусть даст салаге что-нибудь, хотя бы спиртовую настойку, а то видно же – бредит. Несет бессвязную чушь, глаза пучит так, что черты искажаются, теряя сходство с человеческими, будто Таннер решил обратиться в монстра из местных легенд.

К подобной ерунде Джек относился с недоверием: сам байки переиначивал да страху нагонял, – а тут холодным потом прошибает. Насилу выдергивает руку, отшатываясь.

«Дружище».

Сухо сплевывает на земляной пол. В горле саднит.

– Приглядывайте за ним, лейтенант. Как бы себе не навредил случайно.

– Бывало и такое, – соглашается Финч, выкручивая марлю. – У меня не сотня глаз – за всем не уследить, ну да с Божьей помощью.

Джек, не оглядываясь, выходит из-под навеса. С низких туч по-прежнему сеет. Зябко по-осеннему, и листья тонут в грязи, как если бы на смену июлю явился октябрь.

Мир сходит с ума, думает Джек. С каждым годом все больше погружается в хаос.

Он никогда не был уверен в завтрашнем дне, сколько себя помнит. Война лишь сменила декорации. Вместо трущоб Ричмонда – поля и горные тропы. У индейцев шауни была своя присказка насчет перевала: кто минует его, тот пройдет испытание. Приблизится к Папоткве-облаку – верховному женскому божеству, что создала Землю на спине огромной черепахи и дала людям двенадцать заповедей.

Куда ни кинь – везде предписания: у христиан ли, у язычников. Поэтому Джек держится подальше от любых конфессий. Вера – все же не религия, это другое.

Зато сказки индейские он любит. У каждого племени свои порядки, свои божества и защитники.

Своей заступой Джек считает единственную вещь – гвоздь на шнурке, спрятанный под воротом рубашки от посторонних глаз. Нет в этом талисмане ни хваленой магии, ни заговора на удачу, только воспоминание десятилетнего мальчишки, который попал на ярмарку и впервые в жизни увидел бродячих артистов. Гвоздь, подобранный в пыли, он просто носил в кармане – на случай, если придется начертать бранное слово на двери амбара Толстобрюхого Джо. И пусть бы кто подумал его устыдить: ворчуна Джозефа Лэйни ненавидела вся округа. И это было взаимно.

Но в тот день – вопреки ожиданиям – находка послужила чему-то хорошему.

Он до сих пор помнит белозубую улыбку силача – чернокожего гиганта, который возвышался над толпой, подобно башне, и играючи гнул подковы. Что ему какой-то гвоздь! Джек и сам не помнил, как оказался в круге. Кто-то из сверстников решил подшутить, толкнув в спину, чтобы расшиб нос на потеху толпе.