Фейтфул-Плейс

– Ну да, ты же в следующем году тут нечасто будешь, – сказал я. – Магазин великов и все такое.

Что-то промелькнуло в глубине глаз Шая.

– Ага. Точно.

Я поднял стакан.

– Ты молодец. Ждешь не дождешься?

– Я это заслужил.

– Конечно. Только вот какая штука: я буду появляться наездами, но переезжать-то сюда не собираюсь. – Я обвел квартиру насмешливым взглядом. – Кое у кого из нас есть своя жизнь, понимаешь?

Взгляд брата снова вспыхнул.

– Я не просил тебя никуда переезжать, – ровным голосом сказал он.

Я пожал плечами:

– Ну кто-то ведь должен быть рядом. Может, ты не в курсе, но па… не горит желанием очутиться в доме престарелых.

– И твоего мнения я тоже не спрашивал.

– Конечно. Я так только, советую… Мне он сказал, что у него заготовлен план на этот случай. Я бы на твоем месте пересчитывал его таблетки.

Огонь в глазах Шая разгорался.

– Секундочку… Ты мне будешь рассказывать о моем долге перед папашей? Ты?

– Что ты, я только предупреждаю. Не хочется, чтобы тебе пришлось жить с чувством вины, если что-то случится.

– Да какой, мать твою, нахер, вины? Сам считай его таблетки, если тебе надо. Я всю жизнь обо всех вас заботился. С меня хватит.

– Знаешь что? – сказал я. – Рано или поздно тебе придется бросить эту идею, что ты всю жизнь был для всех рыцарем в сияющих доспехах. Пойми меня правильно, это забавно наблюдать, но есть тонкая грань между безобидными иллюзиями и самообманом, и ты эту грань переступаешь.

– Ты понятия не имеешь… – Шай покачал головой. – Ни малейшего понятия.

– Неужели? Мы с Кевином на днях вспоминали, как ты проявлял свою заботу. И знаешь, что пришло на память – Кевину, не мне? Как ты запер нас обоих в подвале шестнадцатого дома. Кевину было года два, что ли, может, три? Тридцать лет прошло, а он по-прежнему не любил туда ходить. Да уж, той ночью он ощутил твою заботу по полной.

Шай откинулся назад, так что стул опасно накренился, и захохотал. Свет торшера превратил его глаза и рот в бесформенные темные провалы.

– Той ночью… – повторил он. – Помню, как же… Хочешь знать, что случилось той ночью?

– Кевин описался. Он почти впал в ступор. Я ободрал руки в лохмотья, пытаясь сорвать доски с окон, чтобы мы могли выбраться. Вот что случилось.

– В тот день папу уволили, – сказал Шай.

Когда мы были детьми, папашу увольняли регулярно, а потом почти вовсе перестали нанимать. Эти дни никому не нравились, тем более что вместо уведомления об увольнении ему обычно доставалась недельная получка.

– Уже смеркалось, а его все нет и нет, – продолжал Шай. – Так что ма уложила нас всех в постель – мы тогда вчетвером спали на матрасах в задней спальне; это потом появилась Джеки и девчонок переселили в другую комнату. Ма вся на дерьмо изошла, мол, на сей раз она отца на порог не пустит, пускай хоть в канаве спит – ему там самое место, – пускай его измордуют, переедут машиной и бросят в тюрьму одновременно. Кевин хнычет, что хочет к папе, хрен его знает зачем, а она ему, мол, заткнись и спи, а то папочка вообще больше не вернется. Я спросил, что мы тогда будем делать, а она мне: “Тогда ты будешь мужиком в доме, придется тебе о нас заботиться. У тебя всяко лучше получится, чем у этого неудачника”. Если Кеву было два, то мне, значит, сколько? Восемь?

– Почему я не удивлен, что ты окажешься главным мучеником во всей истории?

– Короче, ма уходит, дескать, сладких снов, детишки. Посреди ночи является па и выламывает дверь. Мы с Кармелой бегом в гостиную – а па швыряет в стену свадебный сервиз, предмет за предметом. У мамы все лицо в крови, она вопит, чтобы он прекратил, и поносит его на чем свет стоит. Кармела цепляется за папашу, а тот ей как врежет – она через всю комнату отлетела – и давай орать, что это мы, гребаные дети, загубили ему жизнь, что нас всех надо утопить как котят, перерезать глотки – и снова стать свободным человеком. Уж поверь, говорил он на полном серьезе. – Шай налил себе еще на дюйм виски и махнул бутылкой мне. Я покачал головой. – Ну как хочешь. Он прется в спальню, прирезать всех нас разом, ма прыгает на него, орет, чтобы я увел малышей. Я ведь теперь мужик в доме? Так что я вытаскиваю твою задницу из постели, говорю, что надо уходить. Ты скулишь и ноешь: зачем да почему, не хочу никуда, ты мне не указ. Ясно, что надолго ма папашу не задержит, так что я даю тебе затрещину, хватаю Кева под мышку, а тебя волоку за ворот футболки. И куда мне было вас вести? В ближайший участок полиции?

– Вообще-то у нас соседи были. Дохрена соседей…

Шая передернуло от отвращения.

– Ага. Надо было вывалить наше грязное белье перед всей Фейтфул-Плейс, подарить им такой смачный скандал, чтоб до конца жизни вспоминали. Ты бы так поступил? – Шай залпом хлебнул из стакана и, морщась, дернул головой. – Да уж, с тебя станется. А я бы всю жизнь стыдился. Мне даже в восемь лет гордость не позволила.

– В восемь лет и мне тоже. Но сейчас-то я взрослый человек, и мне гораздо сложнее понять, почему запереть младших братьев в западне без возможности выбраться – повод для гордости.