Фейтфул-Плейс

Смешок, потом долгая пауза – Холли сосредоточилась на делении – и изредка подбадривающее бормотание Шая. Я прислонился к стене рядом с дверью, отдышался и кое-как собрался с мыслями.

Каждым своим мускулом я рвался вломиться в квартиру и схватить дочь в охапку, но Шай все-таки не окончательно спятил – пока, – и опасность Холли не грозила. Больше того, малышка пыталась раскрутить его на разговор о Рози. Я на собственной шкуре убедился, что Холли кого хочешь переупрямит. Все, что она могла вытянуть из Шая, я готовился превратить в оружие.

– Двадцать семь! – торжествующе воскликнула Холли. – И в последнем будут только три рыбки.

– Правильно. Молодец!

– Кто-то убил Рози, чтобы она не вышла замуж за моего папу?

Секунда молчания.

– Это он так говорит?

Мразь вонючая. Я до боли вцепился в перила.

– Я не спрашивала, – равнодушно ответила Холли.

– Никто не знает, почему Рози Дейли убили, и выяснять уже поздно. Что было, то прошло.

Холли сказала с трогательной, непреложной уверенностью девятилетнего ребенка:

– Папа выяснит.

– Да ну? – спросил Шай.

– Ага. Он так сказал.

– Хорошо… – К чести Шая, яду в голос он почти не подпустил. – Твой папа полицейский. Это его работа – так думать. А теперь погляди сюда: если у Дезмонда триста сорок две конфеты и он поровну разделит их между собой и еще восемью друзьями, сколько получит каждый?

– Когда в учебнике написано “конфеты”, мы должны писать “кусочки фруктов”. Потому что конфеты вредные. По-моему, это глупо, конфеты же воображаемые!

– Глупо не глупо, но сумма от этого не меняется. Ладно, сколько кусочков фруктов?

Мерный скрип карандаша – я уже мог различить самые тихие звуки изнутри квартиры, даже моргание.

– А дядя Кевин?.. – спросила Холли.

Снова секундная пауза.

– А что Кевин? – переспросил Шай.

– Его кто-то убил?

– Кевин… – В голосе Шая сплелись странные нотки. – Нет, Кевина никто не убивал.

– Точно?

– А что твой папа говорит?

– Говорю же, я не спрашивала, – тем же небрежным тоном повторила Холли. – И вообще, он не любит говорить про дядю Кевина. Вот я и решила спросить тебя.

– Кевин… Господи… – Шай засмеялся хриплым, растерянным смехом. – Может, ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, не знаю. А не поймешь, так запомни на потом. Кевин так и не вырос, остался ребенком. В свои тридцать семь лет он продолжал думать, что все на свете будет происходить так, как, по его мнению, должно происходить; до него так и не дошло, что мир живет по своим правилам, нравится ему это или нет. Кевин отправился бродить по заброшенному дому в темноте, потому что считал себя неуязвимым. И в результате выпал из окна. Вот и все.

Деревянные перила затрещали и прогнулись под моей рукой. По категоричности в голосе Шая я понял, что этой версии он будет придерживаться остаток дней. Возможно, он даже в нее верил, хотя я в этом сомневался. Возможно, оставь я его в покое, ему однажды удалось бы себя в ней убедить.

– А почему дом забросили?

– Он весь разваливается, там опасно.

Холли задумалась.

– Все равно он не должен был умирать, – сказала она.

– Ты права, – сказал Шай, но всей его горячности как не бывало; теперь его голос вдруг зазвучал устало. – Не должен был. Никто этого не хотел.

– Но кто-то хотел, чтобы умерла Рози, так?

– Нет, этого тоже никто не хотел. Просто так вышло.

– Если бы папа на ней женился, он бы не женился на моей маме и я бы никогда не родилась, – с вызовом сказала Холли. – Я рада, что она умерла.

Со звуком выстрела сработал таймер выключения лампы на лестнице – я даже не помнил, как включал свет, поднимаясь, – и я остался в пустой черноте. Сердце бешено колотилось. В этот самый момент я осознал, что никогда не говорил Холли, кому была адресована записка Рози.

Холли видела записку своими глазами.

Еще через секунду я сообразил, зачем, после всего умилительного лепета о том, как она мечтает общаться с кузенами, Холли взяла с собой домашнюю работу по математике: ей нужен был повод остаться с Шаем наедине.

Холли спланировала каждый шаг. Она вошла в этот дом, прямиком устремилась к полагающимся ей по праву рождения губительным тайнам и хитроумным смертельным замыслам, возложила на них руку и прововозгласила своей собственностью.

Кровь говорит… – равнодушно прохрипел мне на ухо папашин голос; и тотчас следом, с колкой насмешкой: – По-твоему, из тебя отец лучше?

А я-то в самодовольном исступлении попрекал за ошибки Оливию и Джеки; но что бы они ни делали, ничто на свете не спасло бы нас от этого момента. Виноват был я один. Я готов был завыть на луну, как оборотень, и перегрызть себе запястья, чтобы выпустить дурную кровь.

– Не говори так, – сказал Шай. – Ее больше нет, забудь о ней. Пусть покоится с миром, а ты занимайся математикой.

Тихое шуршание карандаша по бумаге.

– Сорок два?

– Нет. Давай сначала; ты не сосредоточилась.

– Дядя Шай!

– М-м?

– Как-то раз я была тут, и у тебя телефон зазвонил, и ты ушел в спальню…

Я понял, что Холли подбирается к чему-то важному. Понял это и Шай: в его голос прокрались нотки настороженности.

– Ну?