Фейтфул-Плейс

– Я никогда в жизни не бил женщину, никогда не поднял руку на ребенка. И моя дочь никогда не видела меня пьяным. Да, гордиться таким станет только больной на голову подонок, но я не могу удержаться: все это доказывает, что у нас с тобой ни хрена общего нет.

Па воззрился на меня.

– По-твоему, из тебя отец лучше, чем из меня?

– Не сказал бы, что это великое достижение. У бездомных псов отцовский инстинкт развит сильнее, чем у тебя.

– Ты мне вот что тогда объясни: раз ты весь из себя святой, а мы – кучка засранцев, чего ж ты прикрываешься дочерью, чтобы сюда приезжать?

Я направился к двери.

– Сядь! – приказал он своим прежним голосом, звучным, сильным и молодым.

Этот голос схватил меня пятилетнего за горло и швырнул обратно на стул, прежде чем я осознал, что происходит. Не оставалось ничего, кроме как сделать вид, что я вернулся по собственной воле.

– Кажется, мы уже закончили, – сказал я.

Окрик лишил отца последних сил: он согнулся пополам и тяжело дышал, вцепившись в одеяло.

– Закончим, когда я скажу, – прохрипел он, хватая ртом воздух.

– Так говори. Только не слишком затягивай.

Отец подложил подушки повыше под спину – без моей помощи: от одной мысли, что наши лица окажутся вплотную, у меня мурашки по коже побежали – и медленно отдышался. Над его головой по-прежнему тянулась трещина, похожая на гоночную машину, – когда-то по утрам я смотрел на нее, лежа в постели, мечтая о своем, о детском, и слушая, как Кевин с Шаем дышат, ворочаются и бормочут во сне. Золотой свет угас; за окном небо над задними дворами окрашивалось в холодный темно-синий цвет.

– Послушай сюда, мне уже недолго осталось.

– Оставь это для мамы. У нее лучше получается. – Ма стояла на пороге смерти сколько себя помню, в основном из-за загадочных недугов, связанных с ее утробой.

– Она нас всех переживет, просто назло. А я вряд ли до следующего Рождества дотяну.

Па упивался ролью страдальца, лежа на спине и прижав ладонь к груди, но что-то в его голосе подсказывало, что в свои слова он верит – хотя бы отчасти.

– От чего планируешь умереть? – поинтересовался я.

– Тебе-то что? Перед тобой хоть до смерти сгори, ты на меня даже поссать не соизволишь.

– Твоя правда, и все-таки любопытно: разве от сволочизма умирают?

– Спина все хуже. Ног половину времени вообще не чую. На днях вон два раза упал, пока трусы натягивал утром, ноги не держали. Врач говорит, к лету буду в инвалидном кресле.

– Рискну предположить, что врач также рекомендовал завязать с выпивкой, и спине станет лучше или хотя бы не будет хуже.

Па с отвращением поморщился.

– Этот мелкий педрила меня угробит! Нет бы оторваться от маминой сиськи и попробовать настоящего бухла. Пара кружек никакому мужику не повредит.

– Ага, несколько кружек пива, а не водки. Если выпивка тебе на пользу, от чего ты умираешь?

– Нормальный мужик не станет жизнь калекой доживать. Не хочу, чтобы меня заперли в доме престарелых, чтобы кто-нибудь подтирал мне задницу, грузил в ванну и вытаскивал оттудова, у меня нет времени на эту херню. Если вы меня туда запихнете, я сдохну.

Сквозь жалость к себе снова пробивались серьезные нотки. Скорее всего, па просто переживал, что в доме престарелых не будет мини-бара, но в целом я был с ним согласен: лучше смерть, чем подгузники.

– Каким именно образом? – спросил я.

– Есть кой-какие мыслишки.

– Что-то не пойму: от меня ты чего хочешь? Если сочувствия – мои запасы иссякли. А если помощи – наверняка уже очередь выстроилась.

– Я у тебя ничего не прошу, засранец тупой. Я тебе важные вещи говорю, заткнись на секунду и послушай. Или тебя звук своего голоса заворожил?

Как ни стыдно это признавать, в самой глубине души я цеплялся за надежду, что па скажет что-нибудь стоящее. Он оставался моим отцом. В детстве, прежде чем сообразить, что па – конченый отморозок, я считал его умнейшим человеком на свете; он знал все обо всем, мог отдубасить Халка одной левой, а правой при этом качать бицепс с роялем вместо гантели; его улыбка превращала день в праздник. И никогда еще я не нуждался в перлах отцовской мудрости сильнее, чем этим вечером.

– Слушаю, – сказал я.

Па с трудом сел в кровати.

– Настоящий мужчина понимает, когда надо оставить все как есть, – заявил он.

Я ждал продолжения, но он, в свою очередь, сосредоточенно уставился на меня, будто ожидая какой-то реакции. Судя по всему, на дальнейшие мудрости рассчитывать не приходилось. Я готов был врезать себе по зубам за то, что надеялся на что-то большее.

– Здорово, – сказал я. – Огромное спасибо. Буду иметь в виду.

Я начал было вставать, но па молниеносно вскинул уродливую руку и с неожиданной силой схватил меня за запястье. От его прикосновения у меня волосы встали дыбом.

– Ну-ка, сядь и слушай, что я тебе скажу: я в жизни натерпелся всякого дерьма и никогда не думал руки на себя наложить. Я не слабак, но, как только на меня первый раз напялят подгузник, мне хана, потому что тогда не останется смысла бороться. Нужно понимать, с чем бороться, а что оставить как есть. Сечешь?

– Мне вот что интересно, – сказал я. – С каких пор тебе не накласть на мое мнение?