Фейтфул-Плейс

Мне было восемнадцать, ему – девятнадцать. Стоял вечер пятницы, и я спускал свое пособие в “Черной птахе”. Чего мне хотелось, так это скакать на дискотеке с Рози, но к тому времени Мэтт Дейли уже запретил своей дочери приближаться к сыну Джимми Мэкки. Я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все сложнее держать это в секрете, и бился головой о стену, как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я надирался до бровей и нарывался на драки с парнями крупнее меня.

Все шло по плану, я как раз подобрался к барной стойке за шестой или седьмой кружкой и подтягивал к себе табурет, чтоб посидеть, пока бармен на другом конце не закончит серьезный спор о гонках, когда чья-то рука отодвинула табуретку от меня.

– Ступай отсюда, – сказал Шай, закинув на нее ногу. – Иди домой.

– Отвали. Я вчера там был.

– И что? Иди снова. Я два раза ходил в прошлые выходные.

– Твоя очередь.

– Он будет дома с минуты на минуту. Иди.

– А ты меня заставь.

Драка кончилась бы тем, что выкинули бы нас обоих. Шай еще с минуту мерил меня взглядом, прикидывая, насколько я серьезен, потом глянул на меня с отвращением, соскользнул с табурета и залпом отпил из своей кружки.

– Если бы у нас двоих хватило духу, мы не стали бы мириться с этим дерьмом, – зло пробормотал он себе под нос, ни к кому не обращаясь.

– Надо от него избавиться, – сказал я.

Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.

– Типа, выгнать?

– Нет. Ма примет его обратно. Святость брака и все такое.

– А как тогда?

– Говорю же – избавиться.

– Ты шутишь… – не сразу произнес Шай.

Я и сам этого еще не сознавал, пока не увидел выражение его лица.

– Нет. Не шучу.

Вокруг нас гудел паб, доверху полный звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Тесное пространство между нами двоими словно заледенело. Я был трезв как стекло.

– Ты об этом уже думал?

– А ты как будто нет.

Шай подтянул к себе табурет и снова сел, не спуская с меня глаз.

– Как?

Я и глазом не моргнул: стоило дрогнуть, и Шай мог отмахнуться от моих слов, как от детского лепета, уйти и забрать с собой наш шанс.

– Он приходит домой весь в сосиску – сколько раз в неделю? Ступени проваливаются, ковер драный… Рано или поздно он споткнется и пролетит четыре пролета головой вперед. – У меня горло перехватило от того, что я сказал это вслух.

Шай надолго приложился к кружке, задумавшись, и вытер рот кулаком.

– Одного падения может не хватить, чтобы наверняка.

– Как знать. Зато убедительное объяснение, почему у него размозжен череп.

Во взгляде Шая смешались недоверие и – впервые в нашей жизни – уважение.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Так ведь дело для двоих.

– То есть сам не решишься.

– Вдруг он начнет отбиваться? Вдруг его придется перетащить? Кто-то может проснуться, нам может понадобиться алиби… Если браться в одиночку, что-то наверняка пойдет наперекосяк. Если вдвоем…

Шай зацепил лодыжкой ножку другого табурета и подтянул его к нам.

– Сядь. Дома десять минут подождут.

Я взял свою кружку, мы облокотились на стойку и пили, не глядя друг на друга.

– Я годами пытался придумать какой-то выход, – наконец сказал Шай.

– Знаю. Я тоже.

– Иногда мне кажется, если я ничего не придумаю, то рехнусь.

Впервые мы заговорили доверительно, по-братски, и я поразился, как это приятно.

– Я уже с ума схожу, – сказал я. – Нутром чувствую.

– Ага, – без удивления кивнул Шай. – И Кармела тоже.

– И Джеки после его загулов нехорошо выглядит, ходит как обалделая.

– С Кевином все в порядке.

– Пока. Насколько нам известно.

– Это лучшее, что мы можем сделать. Не только для себя, но и для них, – сказал Шай.

– Если я ничего не упускаю, это единственное. Не просто лучшее. Единственное.

Мы наконец встретились взглядами. В пабе стало шумнее; чей-то голос добрался до концовки анекдота, и угол взорвался непотребным, грязным смехом. Мы оба и бровью не повели.

– Я об этом тоже думал. Пару раз, – сказал Шай.

– Я годами об этом думал. Думать легко. А вот сделать…

– Ага. Это совсем другое. Это… – Шай покачал головой. Вокруг его глаз появились белые круги, ноздри раздувались с каждым вздохом.

– А сможем? – спросил я.

– Не знаю. Не знаю…

Мы надолго замолчали, проигрывая в памяти свои любимые моменты с отцом.

– Да, – сказали мы одновременно.

Шай протянул мне руку. Его лицо пошло красно-белыми пятнами.

– Ладно, – выдохнул он. – Я “за”. А ты?

– И я тоже. – Я хлопнул его по ладони. – Заметано.

Мы до боли стиснули друг другу руки. Мгновение вспучилось, разрослось, прокатилось рябью по углам. Меня охватило головокружительное, тошнотворно сладкое чувство, словно ширяешься дурью, от которой станешь калекой, но кайф таков, что только и думаешь, как пустить ее глубже по вене.

Той весной мы с Шаем впервые в жизни сблизились по собственной воле. Каждые несколько дней мы, отыскав укромный уголок в “Черной птахе”, обсуждали наш план, рассматривали его со всех сторон, восполняли упущения, отбрасывали все, что могло не сработать, и начинали заново. Мы по-прежнему ненавидели друг друга до глубины души, но это больше не имело значения.