Фейтфул-Плейс

– Я скажу тебе, в чем дело, Фрэнсис. Мы оба на нервах, потому что губы раскатали.

– За себя говори, – огрызнулся я.

– Я и говорю. В Лондон намылились, работать в музыкальном бизнесе, не меньше. Больше никаких фабрик, это нам не по вкусу, будем работать на рок-группы. Узнай твоя мамочка, что бы она тебе сказала?

– Спросила бы, кем это, нахрен, я себя возомнил. Потом дала бы оплеуху, назвала бы проклятым недоумком и велела опомниться. Ору было бы!

– Ну вот поэтому, – сказала Рози, подняв кружку, – поэтому мы и на взводе, Фрэнсис. Почти все наши знакомые сказали бы одно и то же: мол, вы много о себе вообразили. Если мы на это поведемся, в конце концов начнем срываться и доводить друг друга. Нам надо резко повзрослеть. Так?

Я до сих пор втайне горжусь тем, как мы с Рози друг друга любили. Учиться нам было не у кого – ни из ее, ни из моих родителей блестящих образцов успешных отношений не вышло, – и мы учились друг у друга. Ради любимой можно научиться сдерживать свой взрывной нрав, справляться с неясными страхами, которые пугают до потери пульса, вести себя по-взрослому, а не как подросток-кроманьонец, – и станет по плечу такое, что и не снилось.

– Иди ко мне. – Я скользнул ладонями вверх по рукам Рози, накрыл ее щеки; она наклонилась, прислонилась лбом к моему лбу – и весь остальной мир скрылся за яркой тяжелой пеленой ее спутанных волос. – Ты права на все сто. Прости, что вел себя как говнюк.

– Может, мы и облажаемся, но постараться надо.

– Ты мудрая женщина, – объявил я.

Рози пристально смотрела на меня. Ее лицо было так близко, что я видел золотистые искорки в ее зеленых глазах, собравшиеся в их уголках крохотные улыбчивые морщинки.

– Для моего парня – только лучшее, – сказала она.

На этот раз я поцеловал ее по-настоящему. Я чувствовал, как билеты, зажатые между бешено стучащими сердцами, шуршат и похрустывают, в любую секунду готовые взорваться снопом золотых искр до потолка. Все разом встало на свои места, вечер перестал пахнуть угрозой, внутри меня, пробирая до дрожи, нарастала отбойная волна. С этого мгновения оставалось только отдаться потоку и верить, что он вынесет нас куда надо, переправит через коварные течения и злые омуты к надежным берегам.

Чуть позже, когда мы выпустили друг друга из объятий, Рози сказала:

– Не ты один занимался делами. Я сегодня заглянула в книжный и просмотрела все объявления в английских газетах.

– Работа есть?

– Кое-что. В основном то, что мы не умеем: водители автопогрузчиков и учителя на замену, но есть пара мест для официанток и барменов – можем сказать, что у нас есть опыт, там никто не проверяет. Осветителей и гастрольных менеджеров никто не ищет, но мы это и раньше знали; на месте что-нибудь сообразим. И полным-полно квартир, Фрэнсис. Сотни.

– А мы сможем позволить себе квартиру?

– Да, сможем. Даже если не найдем работу сразу, на депозит наших сбережений хватит, а сраный угол можно и на пособие снимать. Будет правда дерьмово – одна комнатка, общая ванная, – но по крайней мере не придется тратиться на хостел.

– Да я и толчок готов делить, и кухню, и все что хочешь, наплевать, – сказал я. – Лишь бы из хостела съехать поскорее. Тупо жить в разных комнатах, когда…

Рози смотрела на меня и улыбалась, и от блеска ее глаз у меня чуть не остановилось сердце.

– Когда можно завести собственное гнездышко.

– Да, – сказал я. – Мое и твое.

Только это и было мне нужно – кровать, где мы с Рози будем спать и просыпаться в обнимку. За это я бы отдал все что угодно, все на свете. Остальное в мире – просто приятный бонус. Когда я слышу, чего хотят от любви нынешние молодые, у меня крышу сносит. Я хожу в паб с парнями из отдела и слушаю, как они скрупулезно расписывают, какой фигурой женщина должна обладать, какие места брить, как их обслуживать на таком-то по счету свидании, что она всегда должна и чего никогда не должна делать, говорить и хотеть; я краем уха слышу, как женщины в кофейнях выкатывают списки профессий, допустимых для мужчины, а также утвержденных печатью одобрения машин, брендов, цветов, ресторанов и драгоценностей, и мне хочется завопить: “Люди, вы совсем остатки разума потеряли?!” Я ни разу не купил Рози цветы – как бы она их объяснила дома? – и ни разу не задумывался, выглядят ли ее лодыжки в точности как положено. Я хотел ее всю, без остатка, – и я верил, что она хочет меня. До самого рождения Холли в моей жизни не было ничего проще.

– Некоторые хозяева не захотят сдавать ирландцам, – сказала Рози.

– Ну и хрен с ними, – сказал я.

Волна внутри меня нарастала, набирала силу; я знал, что первая квартира, которую мы посмотрим, будет идеальной, что этот магнит притянет нас прямо к нашему дому.

– Скажем, что мы из Внешней Монголии. Как у тебя с монгольским акцентом?

Она улыбнулась:

– Да кому он сдался? Будем говорить по-ирландски и скажем, что это внешнемонгольский. Думаешь, они отличат?

Я отвесил изысканный поклон:

– Пог мо хон! – Этим “поцелуй меня в зад” я израсходовал девяносто процентов своего ирландского словарного запаса. – Древнемонгольское приветствие.