Фельдмаршал в бубенцах

Но нет, господин полковник. Суд еще впереди, и там он будет образцом хладнокровия. И Тео, и даже Ромоло подтвердят, что он вернулся с одной скьявоной, а мушкет так и висит в его комнате, вычищенный и нетронутый. Доктор Бениньо уж точно не оплошает ни на каком допросе, однополчане ничего не знают обо всей этой круговерти с Наследием Гамальяно, а полковнику едва ли захочется упоминать о нем в суде. Так что Орсо может до хрипоты рассказывать, как Годелот сам признался во всех грехах, доказательств у него нет и не будет.

Конечно, нельзя упускать из виду, что уже может быть поздно. Что все будет обстряпано заранее и в деле не станут разбираться всерьез. Мало ли мелких чинов по случайности, неудаче и своей собственной глупости попадают на плаху.

Но думать об этом сейчас ни к чему. Если ему попросту на роду написан такой паршивый конец, то и из этого можно извлечь пользу. На казнь всегда собираются зеваки. Он успеет выкрикнуть в толпу немало интересного о герцогине Фонци и ее цепном псе, покуда ему навеки не заткнут рот. Толпа всегда охотно верит осужденным. Он непременно напоследок испортит герцогине ее таинственный ореол…

Годелот встряхнул головой и ударил в стену обоими кулаками, наперекор всем рассуждениям испытывая болезненно-упоительный подъем и неистовое кипение энергии. Душа, точно онемевшая конечность, с мучительным наслаждением отряхивала недавнее оцепенение. Пропал недавний озноб, руки чесались написать другу ответ, но шотландец унимал этот зуд. Нужно было успокоиться и отвлечься, а уже потом думать, как подать о себе весть.

Шотландец потянулся к кувшину, залпом допил воду и вытянулся на койке. Усмехнулся и принялся сочинять письмо Пеппо в уме. Поскольку это воображаемое послание было недоступно чужому глазу, Годелот от души дал волю воображению и природной веселости, а потому герцогиня Фонци, как и многие другие, нашла бы в нем немало занятного о самой себе. Он увлекся и успел с головой уйти в это забавное занятие, когда в замке вдруг загрохотал ключ.

* * *

Годелот торопливо поднялся с койки, а внутри уже заворошилось недоброе предчувствие. Недавно пробило половину второго ночи, кому же понадобился в такое время арестант? Он знал, зачем порой узников ночами выводят из камер. Обывательских баек об этом хватало. Но за дверью не слышалось топота сапог конвоя.

Скрежетнули ржавые петли, и в открывшемся черном провале показался доктор Бениньо. За его спиной мелькнуло застывшее сумрачное лицо Морита, и дверь захлопнулась. Врач привалился к ней спиной, словно бегом бежал в подвал и теперь ему не хватало воздуха. Он был бледен, седые пряди в беспорядке падали на воротник измятого камзола, сапоги покрывала грязь. Шотландец никогда раньше не видел таким безупречного эскулапа, и зрелище порядком его испугало.

— Доктор Бениньо, — прошептал он, шагая навстречу, — что случилось?..

— У меня был длинный день, — глуховато отрезал врач. — Годелот, прошу вас, молчите. Просто выслушайте. Никаких «не может быть» и «вы сошли с ума». Увы, теперь уже может быть все. А с ума все сошли намного раньше.

Бениньо вколачивал слова в тишину, как гвозди в доску, и шотландец, подавившись вопросами, медленно поднял ладони:

— Я слушаю, доктор.

Врач глубоко вздохнул, будто пытаясь придать ясность мыслям, и начал:

— Годелот, я разоблачен. Все наши с вами общие дела известны герцогине. Прошлой ночью она лично все это мне сообщила. Полковник давно заподозрил меня в… нелояльности, но я думал, что Орсо затаит эти сведения, чтоб держать меня на привязи. Однако он, очевидно, собрался играть по-крупному и уже не осторожничает. Я изгнан из особняка и должен покинуть его послезавтра на рассвете, иначе мне не избежать расплаты. Но это не все. Герцогиня уже знает о смерти отца Руджеро. Она раздавлена горем и пылает жаждой мести. Виновным объявлены вы. Судить вас по закону не будут. Герцогиня намерена лично устроить подобие суда и расправиться с вами здесь же, тайно от властей. И это вполне возможно, Годелот. Вас не будут искать, а у герцогини хватит влияния и золота, чтобы подрезать любой язык.

Врач умолк, снова судорожно переводя дыхание. Шотландец смотрел на него, чувствуя, как ясно и холодно вдруг стало в голове.

Вот и все. Суда не будет. Не будет ни плахи, ни толпы зевак. Не будет даже возможности напоследок взглянуть в небо, куда уж там кого-то обличать. Все кончится тут, на холодных плитах этого каменного мешка, одна из стен которого украшена изображением замка Кампано, где все, собственно, и началось. Черт, это было бы почти красиво, не будь так убого и омерзительно! Пастор даже как-то называл такие вот финты. Сейчас… вот, аллегория.

Все эти отвлеченные размышления пробежали в уме, как уголки страниц быстро листаемой книги, и Годелот улыбнулся врачу:

— Спасибо, доктор. У меня будет время подготовиться. Не хотелось бы выглядеть перепуганным бараном. Я желаю вам удачи. Уходите отсюда ко всем чертям и забудьте это место. Мир велик, а такому, как вы, везде будут рады. Ну и… спасибо вам за науку.