Фельдмаршал в бубенцах

— Благодарю вас, Годелот. Ну а тайна… В ней нет нужды. Напротив. Я буду рад, если вы передадите мою исповедь Пеппо. Я не успел. Хотя нет, по сути, я струсил. Я не знал, как снова встретиться с ним после той ночи в развалинах крепости. После моих угроз. После моих преследований. Я ждал чего-то. Какого-то иного момента, когда что-то станет по-другому, проще, понятней. А ведь меня предупреждали, что, когда я буду помирать, я вспомню все свои колебания… — Кондотьер криво усмехнулся. — Забавно, черт бы его подрал! Вы простите, Годелот, если я буду скучен и многословен. Но мне будто кровь нужно отворить. С этим стало тяжело.

С минуту он молчал, все так же неотрывно глядя на дрожащий огонек. А потом начал:

— Я испанский дворянин. Отпрыск старинной и знатной семьи. Мое детство прошло меж Севильей и родовым замком моего отца в Андалусии. Возможно, это лишь детский идеализм, но я помню свои ранние годы как некий прозрачный мыльный пузырь, полный безмятежной любви.

Однако мыльным пузырям свойственно лопаться. Видите ли, Годелот, в Испании счастье почитается дурным тоном. И если уж не удалось родиться нищим или больным, то вам полагается нажить иные напасти. Святейшая инквизиция, о которой в Венеции и узнали-то лишь в последние годы, у меня на родине уже тогда цвела, словно ядовитый дурман. И мой отец чем-то прогневал это могущественное чудовище. Я не знаю, чем именно. Мне было всего десять лет, я был младшим ребенком в семье, и меня не посвящали в… хм… взрослые дела.

Я помню лишь, как ночью налетели солдаты. Они взяли наш дом в Севилье приступом, будто разбойничье логово. А следом за солдатами вошли два монаха в доминиканских рясах. Отцу попросту заломили за спину руки и уволокли его, не дав даже надеть камзола. А потом какой-то усатый ублюдок в кирасе подошел к моей сестре и разорвал на ней камизу от ворота до пояса. Мать закричала, бросилась на колени перед монахами, умоляя защитить дочь от солдат. Знаете, Годелот, что ответил монах? «Ведьминому отродью и судьба по заслугам».

Да… Я плохо помню ту ночь. Сестра бросилась бежать, а солдат нагнал ее и ударил в спину прикладом. Ей было пятнадцать. Я рванулся к сестре, но меня оторвали от нее и тоже куда-то поволокли. У самого порога я споткнулся о тело матери. Прошло больше тридцати лет, а я вижу ее как наяву. Глаза… Огромные, распахнутые, неподвижные. Пламя факелов в зрачках. И багровая дыра в груди. Точно посередине, над пуговицей сорочки. Сестру убили той же ночью. Отца казнили через несколько дней.

Орсо поморщился и потянулся за водой. Годелот машинально подал ему кружку, а в памяти всплыла его первая ночь в особняке Фонци. «Я недолюбливаю святых отцов, Мак-Рорк».

Полковник отер губы и тяжело откинулся назад:

— По наивности я думал, что меня тоже собираются казнить. Но меня сочли годным к исправлению. Заперли в закрытой духовной семинарии и принялись исправлять. Исправляли на совесть и с душой. Били, сажали под замок, морили голодом. Четыре раза я сбегал, и меня четыре раза ловили. Каждый раз наказывали суровей. В четвертый раз приложили спиной к раскаленной каминной решетке. Но мои наставники не учитывали одного: с каждой новой неудачной попыткой я подмечал свои ошибки и в следующий раз не повторял их. А потому каждый раз убегал все дальше.

Так прошло два с половиной года. И в тринадцать лет побег мне удался. Идти было некуда, просить помощи не у кого. И я понял, что единственный мой путь — армия. Немного помыкавшись по стране, я разыскал расположение войск, идущих в Миланское герцогство. Меня подобрали и сделали мальчиком на побегушках, а затем, признав непригодным ни к каким ремеслам, запихнули в пехоту. Это была моя первая большая удача.

Не стану разводить стариковских мемуаров. Все было непросто. За многие годы службы я немалого добился на военной стезе, однако одновременно нажил и немало неприятностей. Затем по молодости вляпался в кое-какие политические дела и обзавелся высокопоставленными и могущественными врагами. Словом, к двадцати шести годам я удостоился большой чести: моя голова была оценена в круглую сумму и за мной охотилась целая свора наемников. Я же никогда не принадлежал к тем патриотам, что предпочитают могилу в родной земле скитаниям по чужбине, а посему незатейливо дезертировал и пустился в бега.

В Европе спрятаться удалось бы едва ли, и я задумался о Московии. Об этой необъятной варварской стране рассказывали настоящие чудеса. И уж там затеряться было наверняка проще простого. Оставались сущие пустяки. Добраться до приграничной швейцарской деревушки. Но для этого предстояло пересечь две итальянские провинции…

* * *

Он знал, что не сможет долго скрываться. Однако совершенно не ожидал, что попадется так быстро и глупо. Лейтенант Орсо был умен и решителен, но сейчас впервые понял, как мало пригодна его военная доблесть в жизни затравленного хищника.