Фельдмаршал в бубенцах

Перед рассветом разразилась неистовая гроза, и утренний Тревизо встретил шотландца упоительной прохладой, отравленной поднявшимися из сточных канав запахами помоев и нечистот. Но Годелот не отличался особой чувствительностью и уже около восьми утра, оставив коня в траттории, шагал по извилистой улочке, залитой жирно блестящим месивом жидкой грязи.

Старинные ворота монастырского госпиталя были распахнуты. Шотландец невольно остановился под их массивным сводом, пытаясь разобрать высеченную на камне латинскую надпись. Но понял только знакомое каждому слово Domini и не без робости двинулся дальше по размокшей дорожке меж чахлых кустов, обглоданных летним солнцем, а сейчас мокрых и неопрятных. Вскоре ему попалась монахиня, сосредоточенно сметающая в кучу сбитые дождем ветки.

— Доброе утро, сестра, — поклонился Годелот, и женщина подняла худое изможденное лицо:

— Доброе утро, господин военный, — без выражения отозвалась она, не прерывая своего занятия.

Шотландец откашлялся:

— Сестра, простите, что докучаю вам. Мне нужна ваша помощь. На Троицу в этом госпитале умерла одна женщина. Я хотел бы посетить ее могилу.

Монахиня снова взглянула на солдата, и взгляд ее слегка потеплел:

— Увы, не все, уходящие в этих стенах, упокоились на церковном кладбище, юноша. Иначе за годы существования госпиталя оно было бы уже обширнее самого Тревизо. Часть усопших забирают родственники. Одиноких, неизвестных и неимущих хоронят в общих могилах.

— Женщина, о которой я говорю, не была неимущей, — нетерпеливо пояснил Годелот. — Прошу вас, сестра, припомните. Ее звали Алесса… Простите, я не знаю ее фамилии. Ее сына зовут Джузеппе, он слепой, работал в оружейной мастерской Винченцо.

Монахиня остановилась и оперлась на метлу.

— Алесса. Я смутно помню ее, — проговорила она задумчиво. — Мать этого… Впрочем, вам лучше побеседовать не со мной. Подождите здесь.

Она умостила метлу у ствола дерева и пошла прочь, оставив Годелота на дорожке. Шотландец посмотрел вслед удаляющемуся темно-серому хабиту и машинально провел пальцем по веточке куста у дорожки. С пожухлых листьев посыпались дождевые капли. Этого… Этого… кого?

Четверть часа спустя на дорожке снова показалась фигура в монашеском облачении.

— Доброе утро, — сухо проговорила женщина приблизившись и без всяких предисловий добавила: — Меня зовут сестра Лючия. Я ухаживала за Алессой до самой ее смерти. Пойдемте, я провожу вас к ее могиле. Только поскорее, у меня много работы.

Годелот молча поклонился и последовал за монахиней, испытывая какое-то смутное и тягостное чувство, будто ступил босой ногой на ледяной пол. Церковное кладбище было унылым и серым в свете пасмурного утра. Грязь вязко липла к сапогам, влажно поблескивали покосившиеся кресты, а статуя Девы Марии со скорбно опущенными плечами казалась иззябшей и печальной, словно этой худой юной женщине в мокром хитоне было попросту некуда идти и она замерла среди могил, погруженная в свое бесцветное и безнадежное одиночество.

Сестра Лючия, казалось, знала каждый из этих жалких крестов. Она, почти не озираясь, отвела Годелота к стене, ограждавшей кладбище, и указала на полуразмытый холмик, на котором стыдливо желтели какие-то робкие мелкие цветы, скорее всего обыкновенные сорняки. На кресте, потемневшем от влаги, виднелись не без усердия вырезанные слова: «Алесса Моранте. Я воскресну у престола Господня».

Годелот медленно опустился у могилы на колено. С невольным смущением вынул из-под камзола цветок и осторожно положил на мокрую землю, будто на одеяло спящей. Неожиданно больно вспомнилась его собственная мать, чьей могилы он не видел со дня отъезда из Феррары восемь лет назад.

Он глубоко вздохнул, хмурясь. Предательски защипало в глазах, и пришлось еще ниже опустить голову. А плеча вдруг коснулась ладонь.

— Как вас зовут? — спросила монахиня осторожно, будто ощупывая вывихнутую руку.

— Годелот Мак-Рорк, — пробормотал в ответ шотландец.

Сестра Лючия помолчала, а потом слегка понизила голос:

— Скажите, Годелот… Вы знакомы с Джузеппе?

Солдат на миг зажмурился, словно пытаясь собраться.

— Да, знаком, — коротко отозвался он, мысленно молясь, чтоб монахиня воздержалась от ядовитых высказываний. У него не было сейчас ни сил, ни желания грубить этой, по правде, ни в чем не виноватой женщине, но он знал, что все равно не сдержится.

Однако монахиня молча прислонилась спиной к выеденным веками кирпичам старинной стены.

— Значит, он жив… Он исчез так внезапно. Я искала его, хотела хотя бы отдать ему горсть земли с материнской могилы. Он был очень предан Алессе. — После паузы она добавила еще тише, чем прежде, но в ее голосе прозвучала напряженная нота: — Годелот. У Пеппо неурядицы с законом?

Шотландец изумленно воззрился на монахиню снизу вверх. Поднялся на ноги, машинально отряхивая камзол.

— Вовсе нет. Отчего вы так решили?

Сестра Лючия покусала губы, потирая переносицу: