Фельдмаршал в бубенцах

Доминиканец потянулся к замочку и осторожно попытался его расстегнуть. Герцогиня застонала, и Руджеро ощутил, как туника под рясой прилипла к спине. Но глаза Фонци не открылись, и монах снова взялся за крохотный золотой кружок. Еще немного… С едва слышным цоканьем цепь разомкнулась, и Руджеро медленно потянул за нее. Звено за звеном скользили из-под белоснежной кружевной полосы, и наконец, слегка цепляясь за шелковые нити, на свет вынырнул маленький узорный ключ. С глухим звоном он упал на ладонь Руджеро, и монах сжал кулак.

— Простите, Лазария, — одними губами прошептал он. — Клянусь, я делаю это во имя блага.

Руджеро снова вскинул взгляд: граф Кампано смотрел на него сосредоточенно и выжидающе.

— Приглядите, Витторе… Я скоро… — пробормотал доминиканец и осторожно двинулся к двери герцогской спальни. У самого порога оглянулся: глаза Фонци были все так же закрыты.

Затаив дыхание, монах надавил ладонью на резную створку двери, и та послушно отворилась. Он тихо вошел в роскошную спальню, полную застойного запаха снадобий. Тяжелые шторы высокого окна были задвинуты, лишь неширокий луч закатного солнца пробивался меж них, будто лезвие палаша, да полукруг света выделял многоцветный островок на текинском ковре.

Однако монаху было не до этой почти возвышенно красивой картины. Он приблизился к изголовью герцогской кровати и открыл низкий шкафчик красного дерева. В темной утробе шкафчика было наставлено множество склянок, громоздились пожелтевшие стопки бумаг, пустые чернильницы — словом, там было все, чтоб бесшумно сунуть руку внутрь стало почти невозможно. Но Руджеро точно знал, что искать, и, почти прижав кисть к верхней доске, потянулся в захламленную глубь.

Нащупав грубую деревянную поверхность, он вынул из шкафчика дешевую шкатулку, потемневшую и местами растрескавшуюся, и осторожно сунул узорный ключик в крохотную скважину. В шкатулке тоже было доверху всякого хлама: клочки бумаги, обрывки бечевок, сломанные перья и свечные огарки. А пальцы монаха уже сосредоточенно шарили на самом дне. Оттуда, из вороха бесполезного мусора, показался новый ключ. Неказистый, позеленевший, со слегка искривленным ушком. Руджеро ощутил, как взмокают ладони. Еще немного. Только бы Господь не отвернулся, не задумался, не отвлекся в этот миг.

Он встал с колен и ощупал изголовье герцогской кровати. Среди сложной резьбы на массивной ореховой спинке он нашел отверстие, едва заметное среди переплетения деревянных узоров. Вставил в него неприглядный медный ключ и, задержав дыхание, дважды повернул. Рука деревянной наяды с зажатой в ней лилией с сухим щелчком отошла с места, открывая тайник. Там, в узкой нише, лежал продолговатый предмет, плотно завернутый в кожу и перевязанный шнурами.

Пот потек по лбу доминиканца, попадая в глаза. Руджеро вынул свой трофей из ниши, сунул под тунику и тщательно запер тайник. Он не знал, сколько прошло времени… Минуты казались тягучими, словно смола, однако монах знал: время лживо. Ему предстояло вернуть ключ герцогине, а руки тряслись, сердце оглушительно молотило в грудь.

Закрыв шкаф у изголовья кровати, монах выскользнул из спальни, изнемогая от желания глубоко вздохнуть, но боясь потревожить царящую в комнате стеклянную тишину.

Герцогиня спала. Черно-серебряная голова была чуть склонена вперед, и на один страшный миг Руджеро показалось, что Лазария не дышит. Приблизившись, он с трепетом склонился к ней, ища биение пульса на шее. В этот странный и жуткий момент он был готов поверить, что своей кражей погубил герцогиню, будто похитил из рокового тайника оберегаемое от света и людских рук сердце кем-то проклятой ворожеи. Но пергаментная кожа на шее мерно вздрагивала в такт сердечному бою, и монах перевел дыхание.

Он долго не мог застегнуть цепь, с минуту согревал ключ в ладони, почти до крови прокусил губу, опуская его обратно за воротник герцогини. Потом упал в кресло, облизывая сухие, как пакля, губы. Взмокшую шею колола грубая шерсть рясы, монах дрожащей рукой отер лицо, и тут же закололо и его. Но все это было неважно. Руджеро успел, и сегодня у него все получится. Господь по-прежнему с ним, а значит, он все делает правильно.

* * *

Доктор Бениньо неспешно поднимался по лестнице. В последние дни герцогиня была удивительно спокойна и благодушна. К ней часто наведывался отец Руджеро, подолгу разговаривал с недужной, и Бениньо не раз слышал скрипучий смех своей пациентки. Похоже, то устрашающее смятение, что владело парализованной последние недели, наконец отступило.

Постучав в дверь малой библиотеки, врач вошел и увидел, что Фонци дремлет, склонив голову к плечу, а монах сидит напротив, сосредоточенно листая книгу. Отец Руджеро обернулся на звук открывшейся двери, и Бениньо отчего-то подумал, что доминиканец выглядит измученным. Монах отложил том.

— Доктор Бениньо, — приглушенно сказал он, — хорошо, что вы здесь. Ее сиятельство сморила усталость, а я, каюсь, даже не сразу заметил, что герцогиня уснула. Полагаю, мне стоит уйти.

Бениньо сноровисто коснулся шеи герцогини, несколько секунд считал пульс.