Феликс убил Лару

– Вы – да! Вы маленькие! Но ваш сын родился и вырос в нормального человека, в солдата и, получается, погиб без чьей-то воли и за так, и вся сложная коллизия случилась сама собой, без замысла и архитектуры, в честь небытия?..

– Ваш народ распял Христа, – плакала циркачка Лара, выронив деньги на пол.

– Полно вам! Верьте в любого Создателя, в любой Завет, даже Новейший! В Аллаха и Будду! Не дайте Саше Бычкову сгинуть в Ничто. Ничто бесплатно – цену имеет лишь знание и память.

Феликс выронил пистолет, закрыл лицо рукой и тоже заплакал как маленький старенький мальчик.

– Выйдете из деревни – там сплошь вдоль дороги маковые поля заброшенные, рассказала Лара. – Мак сейчас поспел. Проголодаетесь – мак накормит.

– Спасибо за угощение, – улыбнулся Фельдман и вновь щелкнул замками, закрывая саквояж. – И правда, пойду я.

Его не задерживали более, и Абрам Моисеевич быстрым шагом пошел прочь из деревни. Метров через сто ему послышались два щелчка. Он еще ускорил шаг, решив, что Феликс убил жену Лару, а потом застрелился сам. Ушли на встречу с сыном. Или лилипуты печь разжигают сухими щепками, а они трескаются под огнем, постреливая.

Лилипутка Лара рассказала правду. По обеим сторонам дороги к Блявицу, где имелись две синагоги, одна маленькая и старенькая, а другая огромная, современная, действительно простирались маковые поля, испускающие в этот чрезмерно реальный мир легкий дурман, превращающий момент банальной жизни в легкую приятную летнюю прогулку. Фельдман хоть и помнил о своей телесной нечистоте, но в дороге он преисполнился приподнятого состояния души, в которой оживала уверенность, что все грязное смоется, а то, что чисто само по себе, никогда не испачкается. В Блявице он рассчитывал на теплый прием единоверцев и огромную микву желал испытать. А послезавтра Шаббат, и он выпьет и поест кошерного, предварительно вдумчиво помолившись… А потом – в Тель-Авив, к его царице Рахили… От мечты исполнить долг соблюдающего, от близости свершения желаемого вновь обрести чистоту, жизнь уже не казалось такой непредсказуемо опасной, и Фельдман шел по ней с комсомольской уверенностью.

К вечеру он свернул вглубь насаждений мака, смял еще сочные стебли, устроив себе нечто вроде лежанки, нарвал головок с коронами, будто поотрывал головы эльфам и феям, почистил их, посыпав внутренности заменителем сахара украденным у лилипутов в счет оплаты, а потом съел, поморщившись от приторного вкуса. У него имелась в саквояже бутылочка, которую он умудрился незаметно наполнить водой из ведра у маленьких циркачей. Абрам сделал глоточек и подумал, что надо съесть еще немного, чтобы задать желудку работу на ночь, чтобы производили кишки тепло для тела путем сжигания калорий. Почем опиум для народа?.. Он засунул горсть семян в рот, пожевал – и услышал неприятный, гадкий звук сломавшегося зуба. Абрам немедленно выплюнул содержимое в ладонь, отделил от мака сломанный зуб – пятерка, не улыбнешься теперь, – а еще обнаружил некий малюсенький камешек, который стал причиной драмы на маковом поле. Фельдман хотел было зашвырнуть каким-то образом попавшее в маковую голову инородное тело в поле, но что-то его остановило, и в гаснущим свете вечерней зари, в ее всполохах, он попытался разглядеть инородца, сделавшего его рот неполноценным. Покатал крупинку, похожую на круглый черный перец, между большим и указательным пальцами и старательно вгляделся в нее. Одно он понял: что это не спрессовавшийся мак, и вообще даже не растительного происхождения штука. А еще – что находка и не камень вовсе, а скорее металл, тяжелый для своего размера, сверкнувший в последнем всполохе вечера золотым отблеском…

Фельдман вытащил из саквояжа часы-луковицу с репетиром, открыл заднюю крышку с надписью «А роза упала на лапу Азора» и спрятал в них свою необычную находку. Он долго и усердно молился перед сном, а потом всю ночь крепко проспал. Было у него краткое видение о дантисте, который просверлил ему зуб до нерва. Абрам охнул от боли, но не проснулся прежде, чем лучи солнца не резанули по его глазам.

Надо было торопиться в Блявиц, чтобы успеть сделать все задуманное до Шаббата. Завтракать маком Абрам не стал, отбило охоту навсегда, он опять почти бежал, чтобы успеть ко времени, трогая языком расколотый остов зуба.

Большой город встретил Фельдмана колокольным звоном и гомоном площадных торговцев. Не обращая внимания на достопримечательности, так как он их знал совсем неплохо, Абрам Моисеевич устремился к улице Юзефа Пилсудского, на которой семнадцать лет назад была возведена большая современная синагога с тысячелитровой миквой рядом, куда он жаждал окунуться и забыться от мирской жизни.