Феноменальный П. Т. Гелиодор

– П. Т., можешь выходить, – сказал Моисей, убедившись, что управляющий и братья Петтигуферы достаточно далеко.

П. Т. выглянул из-за Гидеона.

– Знать не хочу, что ты натворил, – сказал ему кучер. – Иди своей дорогой и будь осторожен.

– Спасибо, Моисей. Я уезжаю в Нью-Йорк.

– Неужто поэтому Сэмюэль Петтигуфер хотел тебя пристрелить?

П. Т. рассмеялся.

– Нет, не поэтому… – Тут П. Т. вспомнил, что произошло с его матерью, и сник. Вечером придётся поговорить с Эрмой и Сельмой и, возможно, даже с дядей Сайрусом, поговорить серьёзно.

Домой он возвращался полем, не выходя на дорогу. Сэмюэль был не только мстителен, но и безумен, да и Калеб из того же теста. Вряд ли они заявятся в дом Гелиодоров, но уехать в Нью-Йорк на пару недель ему точно сейчас не помешает.

* * *

– Мама, что на тебя нашло? – спросил П. Т. тем вечером.

– А что? – ответила она.

– Зачем ты била горшки?

– Не горшки, – вмешалась Сельма, – а фарфоровый сервиз.

– Помолчи, тебя там даже не было. Зачем ты разбила посуду, мам?

– Какую посуду?

– Посуду миссис Петтигуфер!

Оливия пожала плечами, точно капризный ребёнок, и сказала:

– Чашка треснула.

– Нет, не треснула, – вмешалась Эрма.

– Треснула. Я видела трещины, они расползались, как старушечьи морщины.

– Что с тобой, мам?.. – П. Т. казалось, что он говорит не с матерью, а с совершенно другим человеком.

– Ничего. Доедай.

П. Т. посмотрел на свою тарелку. Она была пуста.

Оливия встала из-за стола и направилась в спальню.

– Нужно заштопать носки вашему отцу, – объяснила она и закрыла за собой дверь.

Сельма покачала головой.

– Она сказала, что в такой мороз папа может сильно простудиться. – Сельма говорила тихо, чтобы её не услышали близняшки, игравшие у печки.

И без врача было ясно: Оливия Фридберг помутилась рассудком.

Дядя Сайрус вырезал вешалку на продажу старому Дибблу. За неё могли дать двадцать центов. На такую сумму можно было купить полдюжины яиц и фунт масла, или три сигары, или десять фунтов гвоздей, или хорошие подтяжки.

Он не сказал ни слова о состоянии невестки и не поднял глаз, когда она говорила про носки. Точно так же он хранил молчание, когда заболел и умер его брат. Такое случалось. Люди умирали, и никто ничего не мог с этим поделать. И дядя Сайрус тоже. Он не знал, что произошло с Оливией, но что бы там ни было, исправить это было не в его силах. Поэтому он молча продолжал ковырять деревяшку стамеской, делая вид, будто ничего не произошло.

– Я уезжаю завтра утром, – сказал П. Т., не обращаясь ни к кому конкретно. – Нам нужны деньги.

Эрма кивнула.

– Мы позаботимся о маме.

– Она поправится? – спросила Сельма.

– Она просто устала, – успокоила сестру Эрма. – Вот увидишь, когда П. Т. вернётся, ей уже будет гораздо лучше.

Глава 5 Нью-Йорк

– Только не воображай невесть что! Мы не друзья и друзьями не станем, – сказал П. Т., решив сразу прояснить своё отношение к вопросу.

– Конечно, не станем, – согласился Дикарь Маллиган, разглядывая зубочистку. – Скажу больше: берегись, П. Т. Гелиодор, потому что месть настигнет тебя, когда ты меньше всего будешь этого ждать.

Его слова так походили на цитату из Библии, что П. Т. не смог сдержать улыбку. Он прекрасно знал: Дикарь-Одиночка может угрожать сколько угодно, но подличать он не станет.

Вот только на П. Т. его угрозы не действовали.

Ковбои погнали стадо с рассветом. Они ехали верхом на лошадях под низко нависшим небом.

– Думаете, будет снег? – П. Т. с опаской поглядывал на тяжёлые облака над холмами и деревьями. Казалось, небо вот-вот обрушится на землю. Мороз пробирал до костей, щипал за нос, от ледяного ветра перехватывало дыхание. Хотя очень может быть, что мурашки бегали по коже не от холода, а от предвкушения приключений.

– Снег или не снег, а нам нужно перегнать стадо в Нью-Йорк, – ответил мистер Браун. – Иначе я его не продам, не получу барыша и не заплачу вам.

Говорить тут было не о чем, и П. Т. перестал поглядывать на небо каждые пять минут. Мистер Браун, без сомнения, был человеком практического склада.

Он словно бы весь состоял из прямых углов – не в смысле прямоты его характера (хотя и в этом смысле тоже), но само туловище мистера Брауна казалось прямоугольным, и голова, и даже торчавшие в стороны подкрученные усы. Зато у него была сердечная улыбка, и его добродушие было так же очевидно, как очевидна была насторожённая угрюмость Дикаря-Одиночки Маллигана.

Мистер Браун был торговцем, а не скотоводом: он покупал и продавал всё, что приносило прибыль – и обычно он её получал. Он часто ездил в Нью-Йорк, где покупатели готовы были платить больше, чем в дальних городках и деревушках. Он никого не обманывал, но умел торговать, знал правила рынка и следил за спросом. Во время финансовой смуты, которую потом назвали «паникой тридцать седьмого года», мистер Браун, в отличие от многих, не потерял голову, а повальная безработица и банкротство банков не нанесли ущерба его делу. Именно в такие переломные моменты сильные всегда становились сильнее.

* * *