Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Для гугенотской знати одно прибытие в ее лагерь Алансона составляло уже значительный выигрыш; мало того, что она приобретала имя, под покровом которого она могла вести борьбу, — ее силы теперь должны были увеличиться присоединением к ней и значительной части армии, и значительной массы дворян, как приверженцев Алансона, так и тех, кто ждал только удобного случая, чтобы заключить союз с гугенотами, и, сверх того, она могла рассчитывать, вследствие этого, на успешный исход той борьбы, которую она затеяла с буржуазией с целью добиться первенства в партии, захватить исключительно в свои руки управление делами. Действительно, «…удаление Алансона от двора, — рассказывает современник событий Клод Гатон, — перемешало карты самым странным образом. Никто, ни народ, ни войско не знали, под чьею властью они находятся, кому, королю или его брату, они должны оказывать повиновение. Города, а особенно те, которые входили в состав удела Алансона, очутились в крайне затруднительном положении, равно как и солдаты, потому что они не знали обязаны ли они стать на сторону принца против короля или держаться короля против принца. Многие полки и пехотные, и кавалерийские бросали короля, чтобы идти на службу герцогу Алансонскому, а другие разделились дружелюбно на части, и каждая шла на службу к тому, кто больше нравился. Сеньер де Ленонкур, узнавши об удалении герцога, немедленно же приказал своей армии идти на соединение с Алaнсоном и с частью армии явился к нему, потому что другая часть отправилась к Гизу»[1766]. Манифест, изданный Алансоном в Дре 17 сентября, в котором он протестовал против господства иностранцев и других возмутителей общественного спокойствия, обманывающих короля, угнетающих народ, разоряющих его налогами, открыто нарушающих старинные законы и статуты королевства, требовал немедленного созвания Генеральных штатов и реформ в государстве и заявлял, что принимает под свое покровительство всех французов без различия их религиозных мнений, произвел впечатление, и к нему со всех сторон стала стекаться знать. Несомненно, что все заявления в пользу народа были не больше, как простою фразою, сказанною для произведения эффекта, и современники католики были вполне правы, когда с недоверием отнеслись к манифесту, но в глазах знати это имело мало значения. «Что до меня касается, — пишет по поводу манифеста Клод Гатон, — то я уверен, что дело идет не о чем-либо ином, как только о том, чтобы возбудить всех французов в пользу принца и убедить их терпеливо переносить те смуты, которые возбудит в королевстве удаление его от двора и которые падут в результате на бедных крестьян. Все те, кто будет поддерживать этот бич гнева божия, станут вновь платить талью, даже еще в большом количестве, и из прекрасных обещаний принца, взявшегося за оружие, чтоб уничтожить талью, субсидии и налоги, не выйдет ничего, так как он в конце концов помирится с королем и не станет больше беспокоиться об общественном благе, а особенно обо всем, что касается до пользы бедного народа. Такова роль принцев Франции — выставлять на первом плане общественное благо, когда они желают отомстить друг другу за свои взаимные обиды. Они наносят страшный вред бедному народу, который оказывается отягощенным и не получает облегчения от прекрасных обещаний, рассыпаемых принцами, но для них достаточно удовлетворить народ хорошими словами, чтобы получить помощь от него, и вместо облегчения обещанного народу, они разрешают совершать грабежи и убийства. А это и произошло с новою декларацией): сеньоры, принцы и дворяне, или бежавшие из Франции или сидевшие в тюрьмах, спасались вместе с принцем и получили обратно и свои имущества, и свои чины и места, протестанты усилились, и одни выиграли насчет других, а бедный народ не мог найти нигде защитника для своего дела и вместо того, чтобы быть облегченным от податей и налогов увидел, что его обложили еще большим количеством податей»[1767].