Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Известие о вторжении Торе произвело страшный испуг при дворе, и этот испуг был тем больший, что у правительства не было денег, что казна была пуста, нечем было платить жалованья солдатам. Все то, что было доставлено в казну, все ее доходы, как и те займы, к которым постоянно прибегало правительство, были давно поглощены. Коронация в Реймсе, а потом безумное разбрасывание денег на подарки миньонам истощали и последние средства. Три миллиона, занятые у среднего сословия, миллион, взятый с духовенства, давно исчезли, и положение казны дошло до того, что придворным не на что было жить. «Большая часть пажей, — рассказывает Летуаль, — очутилась без плащей, так как должна была заложить их, чтобы прокормиться. И если бы казначей Конт не дал королеве взаймы 5000 франков, то у нее не осталось бы ни одной дамы»[1783]. Изобретение и продажа новых должностей не помогали делу, не улучшали финансового положения правительства, как не улучшало его и возвышение налогов. Возвышение налогов лишь еще больше раздражало народ, который с величайшею ненавистью и призрением относился к правительству; короля обвиняли открыто в том, что он слишком расточителен, заподозрили даже в покраже креста, находившегося в церкви Sainte Chapelle и отправленного в Италию под залог большой суммы денег[1784]. А Бурдейль в это время доносил о том, что страна разорена, что у народа нет более сил выносить новых взиманий, что авторитет короля совершенно пал, что одно спасение — мир, который необходимо заключить во чтобы то ни стало и возможно скорее[1785].

У правительства не было средств самому, собственными силами сопротивляться вторгнувшемуся врагу, и оно прибегло к последнему крайнему средству: оно отдалось Гизам, заложило им коронные брильянты и умоляло спасти корону[1786]. То был крайне опасный шаг: правительство отдавало себя вполне в руки Гизов, но выбора не было и нужно было спасать себя. И это действительно спасло корону, хотя ненадолго. 2 сентября Генрих Гиз вышел из Парижа навстречу Торе с полной надеждой разбить его, и, действительно, в сражении при Дормансе разбил его наголову: рейтары сложили оружие, Торе бежал[1787]. Но Гиз поплатился глазом и ранами и был отвезен в Эпернэ едва живой, да и самая победа еще не была гарантиею успеха, так как Торе вел с собою лишь самый ничтожный отряд.

В Париже при дворе известие о победе было встречено с восторгом; звонили в колокола, пели в церквах Те Deum, составлялись процессии, в которых участвовал и король. Но это была напрасная, преждевременная радость. Екатерина Медичи ясно сознавала, что зло не устранялось этим, что это была ничтожная победа, и что главное заключалось в том, чтобы отторгнуть Алансона от союза с гугенотами и католиками, заключить перемирие, собраться с силами. А этих сил, она видела это, не было, и займы не помогали, да и города стали отказывать в выдаче сумм. Поэтому несмотря на успех, одержанный Гизом, она упорно продолжала работать в пользу перемирия. Ее усилия разъединить вождей партии не удались, и ей приходилось волею-неволею уступить всем требованиям и гугенотов, и партии политиков. Почти два месяца вела она переговоры, употребляла все средства, чтобы смягчить требования партии оппозиции, наконец, 22 ноября согласились на условия перемирия, предложенные ей. В вознаграждение за шестимесячное перемирие она обязалась выдать Конде 160 000 экю золотом для уплаты жалования его армии, стоявшей за Рейном, и распустить все те войска, которые набраны были правительством в иностранных государствах, затем должна была сдать гугенотам и Алансону шесть крепостей, а именно: Ангулем, Ниор, Сомюр, Бурж, Шарите и Мезьер, как places de sûreté, и выдать жалование солдатам, которые будут стоять гарнизонами в этих крепостях. В январе должны были собраться в Париже уполномоченные и заключить окончательный мир[1788].