Фиалок в Ницце больше нет

Подставив лицо ветру и океану, Саша, стоя на заросшем, диком берегу с Ильей и крепко держа его за руку, поняла, что с этой необузданной стихией, неукротимой, зловещей и внушающей трепет, ничто не может сравниться: ни лазурное теплое море в Ницце, ни живописные деревушки Жеводана, ни мощь и нарочитая, несколько приторная романтика Парижа.

Эти волны, которые могли бы, будь ветер сильнее, попросту смыть их, да так, что никто и никогда бы не нашел их тела, были подобны вдохновению и таланту: накатывая, они терзали камни прошлого, каждый раз образуя уникальный пенистый узор будущего.

Может, поэтому и Илью, и ее саму так тянуло к этим сумрачным водам?

А потом здесь же, на берегу, они занимались любовью – столь же дикой и необузданной, как и стихия, бушевавшая вокруг них.

В сентябре все пошло своим чередом, а в октябре Илья сказал:

– Знаешь, мне ведь поступило предложение.

– Какое? – спросила с бьющимся сердцем Саша, и муж ответил:

– Мне предлагают двухгодичный контракт в качестве модератора семинаров и ассистента по организационным вопросам на вилле.

Предложение было лестное, тем более что оно позволяло им остаться в Ницце на два последующих года.

Питер Саша любила, причем очень, но с ним было связано так много трагических и неприятных воспоминаний…

Да и не возвращаться же им в «Ваню Гога», который к тому же больше Илье и не принадлежал.

Ницца была как мечта: о прорыве в искусстве, о гениальной идее, о шедевре, которым удастся восхитить весь мир.

Конечно, не о ее прорыве, идее и шедевре, а о прорыве, идее и шедевре Илюши.

Но что-то ни прорыв, ни идея, ни тем более шедевр пока что не появились.

– Гм, неплохо, конечно, но я думала, что у тебя будет своя персональная выставка или…

Илья, обняв ее, ответил:

– Я уже дал согласие. Потому что никакой персональной выставки у меня, естественно, никогда не будет. Лучше бы у меня вовсе не было таланта, а то есть, но немного и вообще не в той сфере!

Ну да, не будь и вовсе, тогда бы Илюша был как она – и его бы точно не пригласили на виллу Арсон.

– А вот с местной публикой работать у меня получается, и мне это нравится. Может, от них чего-то и почерпну. Так что пойду в преподы и ассистенты по организационным вопросам, то есть стану «мальчиком на побегушках», раз нового Петрова-Водкина из меня не получилось!

– Может, еще получится? – спросила Саша, однако в душе у нее было неспокойно: муж, кажется, как всегда, был прав.

Приступ резкой боли где-то внизу живота случился у нее ночью в середине октября, и Илья, переполошившийся не на шутку, сам отвез ее в госпиталь. К тому моменту боль прошла, и Саша уверяла, что это было несварение желудка или что-то такое.

Оказалось, что нет.

– Вы беременны! Поздравляю! – провозгласил пожилой темнокожий доктор, входя в палату и демонстрируя результаты экспресс-анализа.

Илья, явно расчувствовавшись, обнял доктора, а в мозгу у Саши, которая была еще не в состоянии привыкнуть к мысли о том, что станет матерью, потому что это отнюдь ими не планировалось, вдруг вспыхнула сценка их неистовой любви на безлюдном диком пляже, около разъяренных вод Бискайского залива.

Она не сомневалась: их малыш именно там и был зачат.

Интересно, будет мальчик или девочка?

Оказалось, что мальчик. Илья уже знал, какое имя он получит.

– Иван, конечно! В честь моего покойного брата!

Иван Ильич? В голову Саше вдруг полезли ассоциации с философской повестью Толстого «Смерть Ивана Ильича» и жутковато-чарующий надгробный памятник в виде Смерти с Косой на Картезианском кладбище в Бордо.

Но при чем тут смерть, если они ожидают рождения нового человечка – их человечка.

Их Ванюши.

Приступ повторился в конце ноября, причем было так больно, что Саша даже потеряла сознание. Но до того, как это произошло, думала только об одном.

Неужели она потеряет их Ивана Ильича?

Доктор в госпитале, на этот раз молодая дама, но уже профессор, после ряда обследований поставила их в известность:

– К сожалению, с вашим плодом имеются кое-какие проблемы…

С ее плодом? Это не плод, а их сын – Иван Ильич!

Словно в прострации, Саша слушала юную профессоршу, сыпавшую медицинскими терминами, но все куда-то проваливалось, так до конца и не осмысленное.

У Ивана Ильича, их Ивана Ильича, был тяжелый порок сердца, и, вероятно, она даже не сможет выносить – нет, не плод, а их малыша, потому что у нее случится выкидыш.

А если не случится, то ребенок родится нежизнеспособный.

А если и будет жить, то станет инвалидом и протянет от силы пять лет.

А если…

Слушать все эти кошмарные «а если» было выше ее сил. Но когда юная профессорша заговорила о прерывании беременности, Саша вскочила и, держась за живот, яростно закричала:

– Убить моего сына? Ни за что!

У нее снова возникли боли.

Илья, держа ее за руку, произнес:

– Ты же мучаешься.

– Нет.

– И врачи советуют, чтобы…

– Я же сказала: нет!

– Но так будет лучше и тебе, и ему…

– Нет, нет, нет!

– А если я потеряю не только его, но и тебя? Как я должен после этого жить?

Он уткнулся бородатым лицом ей в живот, и Саша ощутила, что ее больничный хитон промок от его слез.