Фиалок в Ницце больше нет

Это было само собой разумеющимся. И незачем было обсуждать прописные истины («Как же так, Илюша, можем ли мы преступить закон, юридический и моральный, попрать его букву, плюнуть на его же дух, свершить ряд криминальных деяний, цель которых изначально заключается в получении незаконной выгоды от мошеннических действий в отношении несчастных толстосумов, помешанных на искусстве»).

Нет, ни малейших угрызений совести не было ни у нее, ни у него: кто бы, обладая на их месте такой возможностью, поступил иначе?

Может, и нашлись бы идиоты, но Саша с Ильей не были из числа таковых.

Даже ехать в Монте-Карло, чтобы снимать с богатеньких дамочек колье и перстни, не потребовалось.

Расфуфыренные фурии имелись, если уж на то пошло, и в самой Ницце, но у них теперь был другой план – и они занимались его реализацией.

Весь вопрос был в том, как быстро Илья сможет создать новый шедевр.

Причем на этот раз не просто легко распознаваемую подделку, а шедевр, являющийся оригиналом.

– Гм, ну, если знать, что рисовать, то дело спорится быстро. Но все же есть некоторая разница в том, рисовать Леонардо или Пикассо.

Да, вопрос заключался в том, кого из мастеров, конечно же покойных (с живыми мороки не оберешься: еще узнают о новом «собственном» шедевре, тогда точно пиши пропало), выбрать в качестве образца для подражания.

– Пикассо, конечно, легко, он сам хвастался, и небезосновательно, что создает двадцать шедевров до завтрака, но если презентовать нового Пикассо, то будет серьезная экспертиза, да и имеются его потомки и наследники, которые наверняка что-то заподозрят. Да и откуда можно взять неизвестного Пикассо – купить на блошином рынке, что ли?

Илья кивнул, поглаживая бороду.

– Да, Пикассо нельзя, не стоит связываться с художниками первого ряда. Ну, с теми, у которых одна работа стоит двадцать, пятьдесят, а то и все сто миллионов. Чем выше ставки, тем пристальнее внимание. Значит, никакого тебе Ренуара и Сезанна, Моне с Мане, Писарро да Матисса и Дега с Гогеном.

– Ван Гога, думаю, тоже стоит исключить, – сыронизировала Саша.

– Было бы прикольно, уверен. И я даже потяну, но неизвестный Ван Гог – это сенсация мирового масштаба, одни нескончаемые экспертизы, друг другу противоречащие, будут длиться лет пять.

А Ивану Ильичу отвели от двух до шести лет жизни.

– Старых мастеров тоже подделывать сложно: и неизвестный доселе Рембрандт, и тем более Рафаэль или хотя бы даже Тициан с Караваджо привлекут всеобщее внимание, да и копировать их стиль – работа трудоемкая и, что хуже всего, долгая. И вопрос со старением картины, которой лет триста-четыреста, тоже так быстро не решить.

– Мне хватит моего портрета в виде Моны Лизы, – согласилась Саша: его она взяла с собой, и по причине полного отсутствия культурной значимости его позволили вывезти из России беспрепятственно.

– Значит, надо взять кого-то из второго или даже третьего ряда: тоже востребованных, известных, продаваемых за миллионные суммы, но однозначные или в самой нижней шкале двузначных. Тут вариантов много. Можно и немецких экспрессионистов, и французских кубистов, и итальянских футуристов, и скандинавских реалистов…

Саша прервала мужа.

– А зачем, собственно, экспериментировать? Ты одного Петрова-Водкина нарисовал – нарисуешь и второго! Даже если дадут не два миллиона, а миллион долларов, даже полмиллиона, нам этого за глаза хватит!

– Новых «Коней на водопое в желтом пруду»?

– Ну нет, ты не копию создаешь, а уникальное произведение, доселе не существовавшее, но которое Кузьма Сергеевич (она имела в виду Петрова-Водкина) мог бы создать, но не удосужился.

– Гм, додумать за гения – что может быть интереснее! И Петрова-Водкина я хорошо знаю, я по нему диплом защищал… Но что именно? «Кони на водопое в синем пруду»? Или в красном? Или в зеленом?

Саша, услышав ворчание проснувшегося Ивана Ильича, вынула его из коробка и дала ему грудь. И, кормя сына, сказала:

– Помнится, на вилле в библиотеке были роскошные фолианты с цветными репродукциями работ Кузьмы Сергеевича. Надо прямо с утра их взять, внимательно прошерстить, выбрать нужные детали, образы и мотивы – и скомпоновать новый шедевр. Думаешь, Кузьма Сергеевич, наблюдая за нами с небес, в ужасе хватается за голову?

– Думаю, да, но с небес же нельзя телефонировать на грешную землю?

Телефакса, к счастью, тоже не было.

В итоге после недолгих дебатов и сортировки списка возможных новых сюжетов Петрова-Водкина затерянный шедевр мастера получил название «Вечерний натюрморт».

Ведь у него имелся уже известный «Утренний натюрморт»: с букетиком полевых цветов, стаканом чая и яйцами, на этот самый завтрак и предназначавшимися.

– Коней трогать пока не будем…

– Что значит пока? Я нарисую только одного Петрова-Водкина, и все тут!

– Разреши напомнить, Илюша, что ты уже нарисовал одного.

– Этот не в счет, проба пера, так сказать!

– Хорошо, убедил. Просто если денег на лечение Ивана Ильича не хватит, то придется тебе снова взяться за кисть.