Фигуры света

Женщины с червями в голове здесь нет. Доктор Кэмберуэлл объясняет, что ее перевели в особое отделение, потому что она пыталась вытащить червей через ухо крючком для вязания. И у них появился новый молодой врач – им бы с Алли надо познакомиться, – который считает, что даже пациенткам в одиночных палатах следует подыскивать какое-то занятие. Он убежден в том, что осмысленное времяпрепровождение отвлечет их от пагубных мыслей, впрочем, разумеется, – как с самого начала и предполагал доктор Кэмберуэлл – так они скорее смогут навредить себе каким-нибудь очередным неожиданным способом. Другое дело, когда речь идет о бедняках, привычных к труду, с которыми наверняка будет трудно справиться, если не разрешать им ничего мыть или чистить. Право же, вот так, с ходу, даже и не придумаешь такого занятия для женщины, которое обходилось бы без какого-нибудь острого или заостренного инструмента. Начинаешь совсем по-другому чувствовать себя в женском обществе, все эти крошечные смертоносные предметы в нежных белых ручках. Исключено, мисс Моберли, – ну нет, разве можно звать доктором такую хорошенькую барышню – он не может пустить ее в особое отделение. Это тягостное зрелище, не предназначенное для прекрасных глаз, да и пациентки, и без того находящиеся в тяжелом состоянии, при виде нового человека приходят в крайнее беспокойство. Он лучше проведет ее по женской гостиной, а затем – как насчет того, чтобы пройтись по саду? Нескромно, конечно, так говорить, но розы сейчас – просто загляденье.

Почти все пациентки встают с мест, когда доктор Кэмберуэлл и доктор Моберли входят в комнату. Алли она напоминает не столько больницу, сколько школу – такой же затертый паркет, выстроенные в рядок у стены деревянные стулья, разномастные столики у окон, хотя тут нет ни растений, ни картин, ни книжных полок. Пациентки подходят к ним, их окружает запах немытых тел, да и как еще, думает она, должны пахнуть те, кому нельзя ни помыться, ни переодеться в чистое? Вся одежда им не впору, иногда настолько, что даже пуговиц нельзя застегнуть, они ходят, волоча ноги, и она не может отделаться от мысли, что все эти женщины и выглядели бы, и чувствовали себя лучше, если б им только дозволено было носить собственные платья, собственную обувь.

– Доктор Кэмберуэлл…

– Простите, доктор…

– Прошу, сэр, скажите, когда меня выпустят?

– Доктор, мне надо с вами поговорить. Мне не спится.

Доктор Кэмберуэлл пятится:

– Ну-ну, дамы. Смотрите-ка, у нас гости. То-то вам радость, верно? Это мисс Моберли. Ее весьма интересуют подобные учреждения.

Стоящая чуть поодаль высокая пациентка в юбке, явно пошитой для женщины пониже, смеется:

– Дома для умалишенных, доктор Кэмберуэлл. Дома для умалишенных – вот какие это заведения.

– Мономания, – бормочет доктор Кэмберуэлл на ухо Алли. – С виду так же здорова, как и мы с вами, но затем ей вдруг начинает казаться, будто она сбрасывает кожу, как змея.

Пожилая женщина в перепачканной вязаной кофте, слишком теплой для этого времени года, теребит доктора за рукав грязной рукой. Под ногтями черные полумесяцы.

– Доктор, доктор. Ну пожалуйста.

Что – пожалуйста? Он отталкивает ее руку.

– Сюда, мисс Моберли, прошу сюда. Печальный случай, приступы отвратительного сквернословия, припадки совершенно неслыханной ярости.

Вот уже несколько недель она изучает литературу о душевных болезнях. И знает, что есть в Британии и другие врачи, которые сейчас тоже задаются вопросом о том, как связаны безумие и заточение. Бывают такие пациенты, пишет профессор Мэтьюз, которые производят впечатление совершенно здоровых людей, оказавшись в лечебнице, и при этом совсем не могут жить за ее стенами, однако же совершенно точно есть и те, чье помешательство из временного становится постоянным, стоит их запереть в сумасшедшем доме. И врачам тут приходится очень нелегко, ведь проверять подобные гипотезы на практике – слишком рискованно.

* * *