Филарет Московский

Проповедь Филарета на праздник Благовещения 1835 года почитается в филаретике[9] как одна из его лучших. Хотя трудно выделять среди его проповеднического наследия, что лучше, а что хуже. В каждой его проповеди находишь жемчужные россыпи слов и мыслей. Благовещенское слово 1835 года — очередное, но и не лишнее архипастырское свидетельство о том, что зачатие Богородицей Сына Божия есть главнейшее событие всей мировой истории, расколовшее летопись человечества на до и после Христа. Тем не менее, вопреки очевидности, люди в большинстве своем не признавали и не признают этой истины.

— Вопреки усилиям мира тайна Бога во плоти превратилась, как я уже сказал, во всемирную славу. Но и теперь сколько еще людей, которые или не познали сей тайны, или, познав, не приняли! И что еще прискорбнее, даже между теми, которые получили оную по наследству от отцов и праотцов, или остаются, или вновь являются такие, которые не знают, что делать с сею непонятною тайною; спрашивают, то с любопытством, — почему для спасения человеческого рода употреблено столь необычайное средство — воплощение Божества; то с сомнением, — неужели без сего невозможно спасение человека. А где любопытство, там еще нет чистого ведения; где сомнение, там еще нет полной веры.

Пройдя зенит своей жизни, Филарет мог не исключать при этом возможности дожить до глубокой старости, когда ему доведется венчать на царство нового государя. Таким мог стать цесаревич Александр Николаевич, который особенно произвел на владыку впечатление в год своего совершеннолетия. В день, когда цесаревичу исполнилось семнадцать лет, Московский Златоуст произнес в его честь вдохновенное слово в кафедральной церкви Чудова монастыря.

— Его жизнь является нам не только как цвет прекрасный, блистающий изящными качествами наследственными, но уже и как цвет, оплодотворенный достойным высокого рождения и назначения воспитанием.

В том же 1835 году случилось и такое, что могло вновь надолго отвратить государя, да и самого наследника, от московского владыки. Николай назначил к присутствию в Синоде своего сына Александра. Епископат Русской православной церкви, который у нас и по сей день еще принято изображать во всем покорным воле царей, выступил противником такого рода семейственности, и во главе недовольных был святитель Филарет. Юноша Александр Николаевич в данном случае показал себя с наилучшей стороны — он внял мнению духовенства и сам отказался участвовать в заседаниях.

Между тем рассказ о том, как святитель Филарет отказался освящать Триумфальную арку, разлетелся по всей Руси великой. И этот случай в основном вызывал восхищение, особенно в среде священнической. Один из наиболее почитаемых в народе духовных наставников, архимандрит новгородского Юрьевского монастыря Фотий (Спасский), доселе холодно относившийся к Филарету, сильно изменил свое отношение к нему. Злые языки доносили до Фотия сплетни, будто Филарет наушничает на него петербургскому митрополиту Серафиму, и оттого Серафим творит свои козни против Фотия. В итоге к началу 1830-х годов вся Россия имела представление о разделении Церкви на два направления — филаретовское и фотиевское, как некогда в XV–XVI столетиях были иосифляне и ниловцы, то есть сторонники Иосифа Волоцкого и Нила Сорского. Филарет, любимый паствой, имел дар проповедования. Фотий, не менее любимый православным народом, имел дар чудотворения. Филаретовцы недолюбливали фотиевцев, а фотиевцы — филаретовцев. Сторонники Филарета упрекали Фотия в непочтительности к царю. Сторонники Фотия обвиняли Филарета в излишней покорности государственной власти.

К счастью, пройдя сквозь свои триумфальные врата, Филарет примирил с собою благочестивого Фотия. Примирил два направления в народе нашем. И вскоре он стал получать от Фотия добрые, теплые, восхищенные письма: «Близок я к тебе союзом любви не по плоти и крови, но во Господе, Его же ради ты меня напоил питием учения веры и облек в образ ангельский по плоти. Взыскую студенца воды живой от уст твоих… Ах! Владыко святый и мой благодетель о Господе возлюбленнейший! Аще ли ты не радость всех, и радость моя есть единая оная та, кто отрет слезы всех и твоих ближайших! Ты нужен в Церкви Божией! Да светится свет Господень в тебе всем и мне, да между всеми тень сладости светения твоего в деле благодати коснется и гортани сердца моего». Отныне Фотий стал филаретовцем и оставался им до самой своей смерти, незадолго перед которой писал своей духовной дочери графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской удивительные строки, посвященные Московскому Златоусту: