Фильмы-сказки

— Так что ж тебе дозволить, корабельщик? Простить тебя я не могу, — вновь повторило Чудище морское.

— Дозволь… домой вернуться, любимых дочерей обнять… взглянуть на свой кораблик…

— Согласен! — вымолвило Чудище. — Нагнись, возьми цветок, на нем колечко золотое. Надень кольцо на безымянный палец — и вмиг очутишься на корабле своем, невдалеке от берегов родимых.

— Спасибо! — радостно воскликнул корабельщик.

— Не радуйся. Дай досказать! — прервало Чудище. — Поклонишься родной земле, обнимешь дочерей, отдашь цветочек дочери меньшой, а через три дня, на заре вечерней, надень колечко на мизинец и вновь воротишься сюда, на остров… в вечный плен. Согласен, корабельщик, дать мне слово верное?

— Согласен. Даю слово, — тихо произнес Степан.

— Нагнись, возьми цветок. Спрячь на груди!..

Ах, солнце ясное, ах, небо голубое…

Плывет кораблик по морю, и вот уж показались родные берега. И вот уж чайки белым облачком летят навстречу парусам. Сейчас, верно, зазвонят колокола, народ сбежится к пристаням. Пора бы и флаги поднимать на мачтах, а нельзя — безрадостное возвращение.

Дружина молча собралась вокруг Кондрата.

— Знатный кормчий был у нас, такого-то другого и не сыщешь! — вздыхая, говорил Кондрат, и светлая слеза скользнула по его курчавой рыжей бороде.

— А почему же это «был»? — раздался вдруг знакомый голос, и невесть откуда взявшийся Степан, разглаживая кудри, подошел к рулю. — А почему на палубе безделье? И что за вид такой у корабля? Ну, что уставились, друзья? Что ж, кормчему и подремать нельзя немного? Все по местам! Прибавь-ка парусов, Кондрат, да флагов, флагов-то поболе!..

Тут с берега послышалась пальба и колокольный звон.

— Так здравствуй же, земля родная и любимая! — сказал Степан, снял шапку и низко поклонился берегам.

Звенят, бегут часы… И что-то не припомнит кормчий такого быстрого движенья времени! Тут все: и встреча с дочерьми любимыми, и радостные слезы, и подарки; тут и разгрузка корабля, расчеты, разговоры… Быстрее часа первый день прошел, второй мелькнул быстрей минуты, и вот уже третий наступил,

Однако кормчий не сдается, вида не показывает, — такой же статный, смелый, сильный, как всегда. И только Настенькины зоркие глаза иной раз заприметят: подойдет отец к своим любимым старым шкиперским часам, на маятник украдкою посмотрит, вздохнет и отойдет в сторонку.

А в доме суматоха, смех и суетня…

Любава вовсе одурела, никак не расстается с зеркальцем хрустальным, в руки никому не дает и все собой любуется. «Ах, как же я мила, ах, глазки голубые, ах, щечки мои розовые!»

— Молодеешь?! — завидует Гордея, сверкая золотым своим венцом, камнями изукрашенным.

Но лучше уж с Любавушкой не спорить: скажи ей слово и лови в ответ сто двадцать — так горохом и посыпятся.

— Сверкаешь?! Двадцать три кокошника по сундукам запрятано и все-то тебе мало? Ай, умора! Только ведь не ты сверкаешь — камешки твои сверкают, то ли дело я! Ах, глазки голубые, щечки мои розовые! — И пошла, пошла.

Не выдержала старшая сестрица, отступила, ручкой махнула, дверью громко хлопнула.

А где ж цветочек аленький?..

Вот он — в кувшине хрустальном мерцает тихим огоньком в любимой Настиной светелке. Светелочка под лесенкой, и редко-редко кто туда заглянет, но Настенька, чуть выберет минутку, скорей бежит, спешит цветочек навестить. Присядет на скамеечку и смотрит, смотрит на него, дыханье затая.

— Так вот какой ты, мой цветочек аленький!

И почему-то жалость к сердцу подступает! Задумается Настенька — цветочек потускнеет, а улыбнется — и цветочек улыбнется ей в ответ и загорится, заблестит огнем волшебным.

И слышит Настя, будто гусельки далекие в цветке играют.

Стучат, стучат часы. Близка вечерняя заря!

Сидит Настенька в своей светелочке, и вдруг-«скрип-скрип» — над головой чуть скрипнули ступени… Настенька сидела на скамеечке, а дверь была открыта…

И слышит Настя, что отец ее ведет негромкую беседу с Кондратом, верным своим другом:

— За то, что я сорвал цветочек аленький, который был отрадой сердца Чудища морского, мне пригрозило это чудо-юдо смертью лютой! Но после сжалилось и отпустило, чтобы мог я повидать родные берега.

У Настеньки сердечко защемило, похолодели пальцы: о чем он говорит, какое чудо-юдо? И как же это: «Отпустило, чтобы мог я повидать», ведь это значит — ненадолго?

Но тут опять донесся голос кормчего:

— Всего лишь на три дня! Пройдут они, и должен я вернуться в океан неведомый, на остров дальний…

— Когда ж они пройдут? — в волнении и страхе перебил его Кондрат.

— Они прошли! Остался час один! — промолвил кормчий.

По дому прокатились звон и музыка, пронзительный кукушкин голос и басовитый кашель шкиперских часов.

— Степан, Степанушка! — сквозь слезы прошептал Кондрат. — Да как же это? Дочери-то знают ли? Успел ли рассказать?

— Зачем же их печалить? Моя вина — мне и ответ держать! Потребовало чудо-юдо слова верного, и я такое слово дал. Взойдет вечерняя звезда, надену я заветное колечко на мизинец… А ты, любезный мой и верный друг Кондрат, побереги кораблик мой, а дочерям любимым будь отцом родным, и особливо дочери меньшой!..