Философ и теология

Всякое доктринальное запрещение, вынесенное Церковью, есть по сути своей чисто религиозный акт. Даже если очевидные факты говорят об обратном, все же политика не имеет к нему никакого отношения, чего, впрочем, нельзя сказать о побуждениях тех людей, которые настойчиво добиваются запрещения, провоцируют и обсуждают его. Видя лишь внешнюю сторону событий, мы были ошеломлены совпадением совершенно разнородных интересов. На чем остановить свой выбор? Священникам, которых мы знали лично, так как они поддерживали общение с кругом философов, религиозным усердием которых мы восхищались, Церковь рано или поздно высказывала свое неодобрение, в то время, как те, кто торжествовал победу над ними под знаменем ортодоксии, говорили на философском языке, которого в наше время никто уже не понимал. Мы были жертвами хаоса, причин которого мы не знали. Любопытно отметить, что Виктор Дельбо, наш преподаватель в Сорбонне, в конце своей жизни с удивлением отмечал, что ему, католику, потребовалось столько лет, чтобы вновь открыть смысл античного понятия мудрости. Таким образом, поколение, предшествовавшее нашему, уже ощущало, что чего-то не хватает, что нечто утеряно и потерю необходимо восполнить. Глубокий кризис, который пришелся на время жизни нашего поколения, имеет тяжкие последствия. Мы стояли перед необходимостью долгих поисков причин недоразумения, которое внесло раскол в ряды братьев, объединенных общей верой. На эти поиски ушло тридцать лет. Если бы мы могли предвидеть, что этот путь окажется столь долгим, немногие из нас решились бы вступить на него.

МОЛОДОЙ философ, которому Сорбонна предоставила полную свободу в поисках своей собственной философии, знаколлясь с теологией, обнаруживал тот же хаос, за исключением свободы. То, что проповедовали официальные приверженцы ортодоксии, было скомпрометированно многочисленными временными связями и поэтому не могло внушать полного доверия. В то же время, всякий раз, когда какой-либо священник пробовал говорить по-другому, это оканчивалось плохо, и, хотя отчасти в этом он сам был виноват, все же мы не знали на чью сторону встать.

Ситуация внушала тем больше опасений, что среди мирян царило совершенное невежество в религии. Молодые католики того времени очень хорошо знали свою религию. Конечно, это важнее всего, но далее их знание не простиралось. Вместе с тем, если знания религии достаточно для того, чтобы быть в состоянии достигнуть индивидуального спасения, то этого мало, чтобы разбираясь в существе дела, выносить суждение в теологических спорах, которые имеют своим предметом решения, связанные с авторитетом Церкви.

Опасность другого рода нас подстерегает сегодня, когда появилось очень много мирян, поверхностно знакомых с теологией и воображающих себя Отцами Церкви. Однако в то время, о котором у нас идет речь, молодой философ не терзался сомнениями по этому поводу — выдержав экзамен на замещение должности преподавателя философии, он считал себя вправе, если он еще помнил катехизис, решать любые вопросы из области теологии. Возможно, когда-нибудь найдется исследователь, которого заинтересует захваты-

вающая история того, что можно назвать университетской католической философией. Одной из ярких черт этой истории стало бы, несомненно, то обстоятельство, что ни один из блистательной когорты католических философов (Лашелье, Дельбо, Морис Блондель и др.) никогда не изучал теологии и даже не чувствовал угрызений совести по этому поводу.