Философ и теология

Теологи, боровшиеся тогда как философы против бергсониан-ства, с тактической точки зрения занимали самую невыгодную позицию, какую только можно себе представить. Все они считали себя философами неосхоластического типа. Сущность такой философии хорошо известна. Лежит ли в ее основе аристотелизм Фомы Аквинского, или аристотелизм Дунса Скота, или аристотелизм Суареса, или же какая-нибудь другая его разновидность, такая философия своей, задачей ставит создание корпуса доктрин, который, при переходе от изучения философии к изучению теологии, не только не вызовет в мировоззрении учащегося никакого разлада фундаментального характера, но и, напротив, поможет ему увенчать достижения разума истинами Откровения. Эта работа всегда оканчивается успешно, так как то, что вначале преподносится как философская доктрина, на самом деле является частью какой-либо теологии, первые шаги которой уже неразрывно связаны с верой. Когда теология начинает использовать выводы философии такого рода, она всего лишь возвращает себе свое же достояние. Однако, того, кто захочет воспользоваться ею как самой обыкновенной философией, с целью вести борьбу против других философских систем в области разума и естественного знания, ждут неисчислимые трудности. Борьба будет неравной, если христианин и имеет все преимущества, пока он говорит на языке теологии, он теряет всю свою силу как только начинает довольствоваться простым философствованием, как если бы он и не был христианином.

Два обстоятельства определяли тогда ситуацию. Христианская мысль уже пережила в XIII веке подобный кризис и благодаря св. Фоме Аквинскому (но не ему одному) она вышла из него победительницей. Прибывающая волна аристотелизма угрожала подменой истины христианской религии философствованием аристотелевского типа, который оставлял за религией только веру, намереваясь завладеть разумом и его заключениями. Теология предотвратила эту смертельную опасность, продемонстрировав, во-первых, что здравое функционирование разума в области философии никоим образом не противоречит истине Откровения; во-вторых, что теология, самая осторожность которой есть проявление смелости, может воспользоваться открытиями философии, чтобы придать себе строго научную форму. Полный успех предприятия следует отнести на счет того неоценимого преимущества философии Аристотеля, заключающегося в том, что она выражает в точных терминах все, что несомненно истинно в чувственном опыте. Собственно говоря, Аристотель никогда и не претендовал на большее. Его метафизика очень часто напоминает словарь. Идет ли речь о субстанции и акциденции, о форме и материи, об акте и потенции, об изменении и покое, о становлении и распаде, философ задает себе следующий вопрос: «Что означают эти слова, когда их используют в философии ?» Поэтому-то и в наше время весь мир признает его ответы на эти вопросы верными. Пользуясь языком Аристотеля, можно изложить практически любую философию, что и делалось постоянно на протяжении столетий. Этим занимаются еще и сегодня.

Достаточно взглянуть на словарный состав разговорного языка, чтобы убедиться в этом. Материал какого-либо процесса или статуи, неправильная форма суждения или произведения искусства, актуальные события в киноновостях, реализация возможности; различение понятий «пространство», «место», «положение», сотни других слов того же происхождения— все эти примеры говорят нам об одном и том же. В своем основании аристотелизм — это прежде всего определенный язык. Многие в этой черте усматривают его слабость, однако,именно она является причиной его удивительной долговечности. Почему же теология не может воспользоваться этим языком для того, чтобы выработать определения для религиозных истин?! Именно этим и занимались схоласты XIII века; сколь успешной была их деятельность говорит хотя бы тот факт, что учение одного из них— св. Фомы Аквинского— постепенно стало нормой церковного обучения. Известно, что св. Фома был объявлен покровителем всех католических школ и обязанность следовать его учению, в настоящее время закрепленная правом, имеет в буквальном смысле силу закона.