Философ и теология

Христианские философы, которые решились на такое вмешательство во время модернистского кризиса, совершили двойную ошибку, во-первых, они, не имея на то никаких прав, взялись за теологию, о которой они почти ничего не знали; во-вторых, судя по тому, как они это сделали, чх восприятие было прямо противоположным действительному положению вещей. Когда-то теолог Фома Аквинский взял на себя ответственность, заставив служить философию Аристотеля задачам становления теологии как науки; теперь же философы пытались использовать для такой реставрации теологии философию Бергсона, которая была одинаково чужда как философам, так и теологам. На это могут возразить, что христианское сознание должно было обратить внимание на происходившую в то время революцию в философии; это справедливое замечание, однако,философы — в том числе и христианские — не имели права во имя бергсонианства предпринимать теологическую реформу, тем более что осуществлять эту реформу их никто не уполномачи-вал. Тем не менее, они все-таки сделали это. Одни из них, руководствуясь благими намерениями, стали объяснять Церкви смысл слова «догмат», как будто Церковь существовала так долго, не зная этого, и нуждалась в их разъяснениях; другие предпочитали растолковывать для теологов истинный и подлинно религиозный смысл слова «Бог», поскольку, как они утверждали, до философии Бергсона Бога обычно представляли себе как какую-то вещь. По их словам, все было «освящено». Если бы они, по крайней мере, выражали свои мысли точнее, и просветили нас, как же следует, по их мнению, представлять себе все это! Куда там! Одобренные церковными соборами определения могут кому-то не нравиться, однако,всем известно совершенно точно, что они хотят сказать. Так называемая «бергсоновская» теология самосозидающегося и находящегося в вечном становлении бога не давала никаких четких дефиниций. Сделать это она была просто не в состоянии. Церковь, в свою очередь, не могла равнодушно взирать на подобный хаос и не потерпела бы открытой узурпации своего авторитета и функций.

Теологи справедливо расценили безрассудную выходку этих философов как провокацию, однако,и они находились во власти иллюзии, которая, при всей противоположности предыдущей, все же не могла не вызывать опасений. Не так уж трудно себе представить, как поступил бы св. Фома в подобном случае — более того, нам даже известно это. В XX веке, так же, как и в XIII, св. Фома сказал бы: «Еще одна философия! Чего же она стоит? Отбросим все то, что в ней имеется ложного, возьмем все Истинное и доведем эту истину до совершенства». Его не могло испугать появление новой философии, потому что знал, как следует в таком случае поступать теологу. Но его преемники превратились в философов. Они также обладали своей собственной философией, которая включала в себя истины, полностью доступные естественному разуму.

По этой причине новую философию они воспринимали не как теологи, в чем, собственно, и заключалась их обязанность, а как философы— то есть не в свете Евангелия и в духе Церкви, а на Каета-' не и Суаресе; впрочем, они оставили за собой право в соответствии с традицией схоластов быстро уничтожить противника при помощи какого-либо из соборных постановлений. Такие действия отвечали букве закона, но их было недостаточно.

Хаос достиг в то время своего апогея. Теологи относились к берг-сонианству как философы, но их философия была всего лишь философией теологов. С другой стороны, Бергсон не был христианином. Тот, кто рассматривал его доктрину с точки зрения христианской философии, приписывал ему обязанности, которыми он никогда не был связан, и задачи, которых его философское умозрение — может быть, самое чистое со времен Плотина — никогда не ставило перед собой, будучи языческим по своей сути. Но и это еще не самое главное. Разорвав связь с живительным источником теологии св. Фомы, разделив его доктрину на две части— христианскую теологию, с одной стороны, и более или менее аристотелевскую философию, с другой — они погубили двадцативековое дерево христианской философии. Они подрубили его корни и лишили его питательной влаги. Христианские противники Бергсона позаботились лишь о том, чтобы устроить ему хорошую взбучку, хотя в их силах было спасти новую философию, которая, как египетское золото, обогатила бы их самих.