Философ и теология

В этом отношении философия Бергсона является критикой дурного использования рассудка слишком придирчивым и никогда не удовлетворяющимся интеллектом. Это правда, что Бергсон не рассчитывал на то, что при помощи интеллекта можно достигнуть глубочайших слоев реальности, но не следует забывать, что он боролся против дурного использования разума, который, выступая от имени науки, пользуется этим, чтобы отрицать самую возможность метафизики. Если интеллект сам устраняется от метафизического познания, то метафизику следует обратиться в другую инстанцию. В том, что касается науки в собственном смысле этого слова, Бергсон ставил в вину интеллекту только его неспособность постигать объекты, существование которых сам же интеллект отрицает именно потому, что, по его же признанию, он неспособен понять их.

Правильнее будет сказать, что Бергсон всегда представлял себе исследование философского характера по образцу научного исследования. Случилось так, что именно ему доверили его коллеги деликатнейшую миссию подвести итог тому, что сделал Коллеж де Франс для философии с момента своего возникновения. Работа неблагодарная, так как, по правде говоря, единственная услуга, оказанная Коллеж де Франс философии, заключалась в том, что его выпускником был Бергсон. Однако философ не стал отказываться. Со скрытой иронией он воспользовался предоставленной ему возможностью для того, чтобы рассказать о том, «Чем философия обязана Клоду Бернару». В представлении Бергсона этот ученый подарил философии понятие научного исследования, которое философам не мешало бы взять на вооружение. «Философия не должна быть систематической»,— сказал Клод Бернар; Бергсон пошел дальше, он напомнил о том, что наш интеллект )уже природы, частью которой он является; «способность наших идей в данный момент охватить ее в целом вызывает сомнения». Далее Бергсон добавляет: «Постараемся же сделать нашу мысль как можно более широкой, заставим работать наше соображение, разобьем, если потребуется, сковывающие нас рамки; но не станем суживать реальности по мерке наших идей — напротив, наши идеи должны стать шире, чтобы соответствовать реальности». Это объявление войны интеллектуальной лени едва ли свидетельствует о враждебном отношении к интеллекту. Никто не понимал этого лучше, чем Ш. Пеги, который всегда сохранял верность глубинному духу учения Бергсона. В нескольких предложениях ему удается очень точно определить ее суть: «Бергсонианство вовсе не сводится к запрещению мыслительной деятельности. Эта доктрина предлагает постоянно сопоставлять идеи с реальностью, о которой в каждом из случаев идет речь».

Таким образом, Бергсон был, как мне кажется, именно тем философом, предназначение которого заключается в теологическом опыте. Он не был христианином; нас даже уверяют в том, что он не был и хорошим иудеем; следовательно, с определенной степенью уверенности можно сказать, что он был язычником, но именно это качество и делает Аристотеля столь ценным для схоластов всех времен. Когда Бергсон, как и Аристотель, говорит о том, что рассудок подтверждает некоторые выводы, которыми дорожит христианская теология, то можно быть уверенным, что это не замаскированная религиозная апология, но действительно спонтанное согласие между разумом и религией.

Итак, мы обнаруживаем, что, по счастливой случайности, отталкиваясь от научных представлений своего времени, так же, как ранее это проделал Аристотель, Бергсон очень скоро пришел к разоблачению сциентизма, материализма й детерминизма, которые сами теологи считали своими опаснейшими врагами. Немаловажно также и то обстоятельство, что, опровергая эти заблуждения, Бергсон не просто заимствовал те аргументы, которые были выдвинуты против науки IV века до н. э., он черпал свои опровержения именно из самой науки XX века.