Философия имени

Глубоко личное отношение к имени и слову было и у самого Алексея Федоровича. Через пять лет после опубликования этой книги, в январе 1932 г., он, находясь в лагере на Беломорско-Балтийском канале, писал Валентине Михайловне Лосевой в сибирский лагерь (в Боровлянке):

«Радость моя, – Имя, Число, Миф – стихия нашей с тобой жизни, где уже тонут отдельные мысли и внутренние стремления и водворяется светлое и безмысленное безмолвие вселенской ласки и любви» [9].

«Философия имени», как и многие другие сложные тексты, может быть прочитана не только с учетом понимания непосредственно поставленных и решаемых в ней задач, но и ее «сверхзадач», т.е. тех проблем общекультурной и духовной жизни общества, на которые сознательно или бессознательно ориентировался и отвечал автор при создании своей книги. Сверхзадачи выводят книгу из замкнутого мира ее имманентного теоретического бытия в широкий контекст жизни, прямо или косвенно стимулировавший ее появление. При этом чем сложнее и оригинальнее по своему содержанию книга, тем шире и неожиданнее может оказаться такой контекст. Если читатель и автор включены в одну культурную традицию, то выявление сверхзадач и даже исходных интуиций автора не нуждается в особом комментарии. Если же со времени написания текста произошел разрыв в культурной традиции, то выявление сверхзадач книги, основного фона ее создания, нуждается в специальной экспликации. Не учитывая контекстов, в недрах которых получили свои жизненные соки авторские мысли, не замечая их или оставаясь к ним глухими, мы можем исказить подлинный смысл текста, а также можем привнести смыслы, идущие от опыта нашего времени, нашей эпохи, т.е. «вчитать» в текст несвойственные ему идеи. Именно такая ситуация разрыва в традиции наблюдается в случае «Философии имени». Возникновение замысла этой книги (рассмотреть мир как имя) и выбор трактовки имени (как смысловой энергии сущности предмета) не могут быть адекватно поняты вне общего контекста проблемы имяславия (проблемы «реальности Имени Божия и его почитания»), которая была актуальной для философской и богословской мысли России начала XX в. «Философия имени» в контексте своих сверхзадач может быть рассмотрена как один из опытов философского решения этой проблемы, а точнее, как попытка воссоздания (конструирования) такой картины мира, при которой окажется естественным «имяславское» решение проблемы имени (слова)[8]. Отметим, что картина мира-как-имени (слова), развертываемая в «Философии имени», имеет свой антипод (с. 217), свой «антимир» – представление мира в виде однородного безличностного пространства, лишенного рельефности и фигурности, так характерных для образа мира-как-имени. Такой антипод христианской картины мира-как-имени многократно описывается и в других лосевских книгах, особенно в «Диалектике мифа» [6, с. 19].

Если в науке теоретическая концепция возникает чаще всего для разрешения определенной проблемной ситуации и для получения ответа на поставленные вопросы (т.е. в условиях, когда имеется потребность в знании определенного типа, но самого знания нет), то в философии нередки ситуации, когда содержательно ответ уже известен и требуется лишь обосновать его возможность и необходимость, а также вывести все возможные логические следствия из этой идеи. Это касается, в частности, тех ситуаций, когда речь идет о проблемах глобального характера, затрагивающих самые глубинные вопросы бытия. В этих случаях ответ как бы задается той исходной мифологией, которая лежит в основе данной философской системы и сознательным или бессознательным оправданием которой эта философская система является.

Такая ситуация была характерна для позиции философов, занимавшихся решением проблемы имяславия, которая активно обсуждалась в России начала века в связи с необходимостью понять основания так называемого имяславческого движения. Поводом для возникновения этого движения послужил религиозный конфликт в русском монастыре Св. Пантелеймона на Афоне в 1912 г., расцененный как противоправительственный бунт и жестоко подавленный. Вопрос об имяславцах был поставлен на Московском Соборе в 1917 г. в особой комиссии, в которую в качестве секретаря и докладчика вошел философ и богослов С.Н. Булгаков. Вследствие революционных событий в стране Собор прекратил свое существование, и проблема имяславия рассмотрена не была.

Вопрос об имяславии позже был подробно исследован в работах П.А. Флоренского «Имяславие как философская предпосылка» и «Об имени Божием» в историко-философском, философском и богословском аспектах [14; 15], а также в книге С.Н. Булгакова «Философия имени» [2], которую сам Булгаков считал самой философской из своих книг (в этой книге данной проблеме специально посвящается глава «Имя Божие»).

Богословская позиция имяславия выражается формулой

«Имя Божие есть Сам Бог»,