Философия красоты

Другой оценки Серж и не ожидал. А Мика и в самом деле паршивка, как она радовалась, планы строила и даже вместе с братцем заявилась в дом, чтобы продемонстрировать добычу. Желала встретиться с Адетт, но та, сказавшись больной, заперлась в комнате.

Подумать только: Адетт Адетти пряталась от какой-то маленькой стервы, у которой самомнения больше, чем сил. Адетт Адетти напилась с горя.

– Ей, значит, драгоценности и немедленно, а мне неизвестно что и через полгода… Траур… Я в трауре, Серж! Я в трауре!

Адетт пьяно захохотала.

– Я буду самой скорбной вдовой Парижа. Завтра же… Завтра же мы начинаем печалится о безвременно ушедшем супруге. У меня есть траурное платье?

– И не одно.

– Все равно. Нужно еще. Черное-черное платье, белый жемчуг, агатовый перстень и платок с черным кружевом… Продай поместье, и дом… Мне нужны будут деньги.

– Зачем?

– Платье купить.

И она купила себе это чертово платье, самое черное платье в Париже, она купила много черных платьев, и белый жемчуг, и перстень с крупным лиловым агатом, и алые, цвета пролитой крови, рубины, и грустные топазы, и платок из черного кружева, и превеликое множество других мелочей. Адетт и впрямь стала самой скорбной вдовой. И самой красивой. Ее печаль, несмотря на обилие черноты, была светла и прекрасна, и, укрытая за щитом этой печали, Адетт казалась недоступной.

Недоступной и желанной.

Втройне желанной.

Спустя полгода Париж был готов упасть к ногам прекрасной вдовы, а Адетт… Адетт томилась ожиданием. Она была одержима прощальным подарком Алана, она жаждала заполучить ключ и мечтала о том дне, когда в ее руки попадет сокровище.

Адетт не сомневалась, что Алан оставил ей сокровище, ведь она достойна, она заслужила право…

И траур подошел к концу.

Якут

Она лежала в ванной. Она – та девушка с разворота модного журнала, та самая, что куталась в мех и хитро щурила раскосые восточные глаза. Та самая, что поражала своей красотой и заставляла остро чувствовать собственное несовершенство. Та самая… Из «л’Этуали».

В ванной.

Ванна и «л’Этуаль». Деталь интерьера, сантехника и модное, вернее, модельное агентство – или правильнее будет сказать «дом моды»? – что между ними общего? Правильно, труп. Точнее два трупа, считая Сумочкина. Рано, слишком рано его в самоубийцы записали.

Остывшая вода имела отвратительный бурый цвет. Это из-за крови, в красивой девушке, оказывается, текла самая обычная кровь, не аристократично-голубая, не золотая – от этих моделей всего ожидать можно – а красная, вернее бурая, как… как кровь. Этот оттенок иначе и не опишешь.

Жалкие ошметки пены одинокими островами путешествовали по багровому морю. Смуглая кожа выглядела жирной и бугристой. У модели не может быть такой кожи. И такого беспомощного, растерянного выражения лица, которое совершенно не вписывалось в общую картину. Неправильно. Неверно. Режиссер обязан заботится о мелочах, а выражение лица – это…

Это крыша едет, решил Эгинеев. У него просто едет крыша, от переутомления, от Верочкиных истерик и Верочкиного супруга, от собственной одержимости Ароновым и его непостижимым творением по имени Химера. Какой режиссер, какая, к чертовой матери, картина? Произошло убийство. Обыкновенное убийство, жестокое и некрасивое.