Философия красоты

Весь день пролежал – болела голова, кажется, будто в череп затолкали целый мир. Дышать тяжело, я чувствую, как медленно течет по сосудам кровь, а лишенный питания мозг корчится от боли. Кто-то звонил… звуки с трудом пробиваются через слой тишины, обитающей в ушах. Стоит закрыть глаза и я вижу свое отражение, почему-то в твоем Зеркале, Августа. Небесное озеро, зажатое серебряной рамой, звезды и созвездия, черные дыры и огненные кометы, неуловимая печать ушедших столетий и оскаленная пасть Химеры.

Помнишь, как тебя забавляли эти сказочные чудовища? Змеедева-Ехинда, обманом заточенная в подземелье, предатель-Аргус, бог подземного мира и чудовище, порожденное от его союза с Ехидной. Должно быть от боли у меня возникла своеобразное толкование этой картины. Ты – Титанида, прекрасная и чуждая Богам, Арамис – Аргус, обманувший тебя своей любовью, Тифон – смерть, ибо она укрыла тебя от страданий, а Химера – это моя месть.

Глупо. Еще более глуп мой страх перед этим зеркалом. Это твоя сумасшедшая прабабка виновата, она специально заразила меня этим страхом, словно дурной болезнью. Помню, как ты впервые пригласила меня в гости, помню квартиру – обыкновенная, обои почти такие же, как у нас, и мебель тоже, тогда все у всех было одинаковым, и наверное, это правильно. А потом ты показало Зеркало: черное море, запертое в раму, и чудовища, его охраняющие. Я хотел потрогать, но ты не разрешала, говорила, что мама ругаться станет, а я все-таки решился, щелкнул оскаленного зверя по носу, и разбудил Старуху. Как ее звали? Ты говорила, но я не запомнил, она на всю жизнь осталась для меня Старухой, злобной сумасшедшей ведьмой, которая прячется в темноте.

– Кто здесь? – Спросила она и не дожидаясь ответа, начала орать. – Вон! Кыш, кыш, кыш… Уходите! Уходите, бегите, пока можете, пока зло спит! Не то она проснется… Всем плохо будет плохо, всем… Кыш, кыш, кыш…

Ты говорила, что Старуха больна, и даже сводила меня посмотреть, я пошел и потом долго мучился кошмарами: желтая пергаментная кожа, белые глаза, белые волосы, белая ночная рубашка и отвратительный запах гниющего тела.

– Кыш, кыш, кыш… – верещала старуха. – Проснется… она проснется и всем вам будет плохо!

Старуха умерла, когда мне было пятнадцать, я даже на похороны пришел, чтобы убедится, что ее и вправду не стало. Другие старухи подходили к гробу, крестились и лицемерно добавляли «отмучилась… отстрадала… земля ей будет пухом».