Философия освобождения

Львы, которые рождаются и умирают, подобны каплям водопада; но leonitas, идея или форма льва, подобна непоколебимой радуге на нем.

(ib. 582.)

Вечная идея человека, расширенная во времени до человеческого ряда, также вновь появляется во времени как единое целое через связующую связь деторождения.

(ib. II. 719.)

Что, наконец, с такой силой притягивает друг к другу исключительно двух особей разного пола, так это воля к жизни, которая проявляется во всем виде и которая здесь предвосхищает объективацию своей сущности, соответствующую ее целям, в особи, которую эти двое могут произвести на свет.

(ib. II. 612.)

Здесь человек, сам того не зная, действует от имени высшего существа – вида.

Только род обладает бесконечной жизнью и поэтому способен на бесконечные желания, бесконечное удовлетворение и бесконечную боль.

(ib. 627.)

Это в корне неверно. Узы деторождения связывают родителей с детьми, то есть деторождающих с самими собой, а не особей с вымышленным видом. Когда люди спариваются, они служат сами себе, а не действуют от имени трансцендентной высшей силы. Через гениталии, индивид обеспечивает свое существование после смерти. Так говорит Шопенгауэр:

Мир яркого настоящего, то, что действительно и истинно дано то, что неискажено и само по себе не подвержено ошибкам, через которое мы, следовательно, должны проникнуть в суть вещей.

(Parerga I. 177.)

Рядом с родом находится отрицание узнаваемости вещи в себе.

Невозможно распознать что-то в соответствии с тем, чем оно является само по себе и для себя. В той мере, в какой я, следовательно, являюсь познающей вещью, я сам на самом деле имею лишь видимость своего собственного бытия: в той мере, однако, в какой я непосредственно являюсь самим этим бытием, я не являюсь познающим.

(Мир как воля и представление. II. 664.)

Поскольку во времени пребывает только видимость, а не сама вещь Шопенгауэр делает вывод, что смерть не может повлиять на нашу внутреннюю сущность. Он выражает это очень ясно в Парерге II. 334:

Против некоторых глупых возражений я замечу, что отрицание воли к жизни ни в коем случае не означает уничтожения субстанции, но простое отсутствие желания: то же самое, что до сих пор хотело, больше не хочет.

Поэтому речь идет о воле, которая больше не хочет, т.е. о чем-то, о сущности чего нельзя иметь никакого представления.

Выше я определил отрицание воли к жизни как стремление воли освободиться от самой себя. В этом мире воля хочет чистейшей жизни, благороднейшего движения, а в смерти – уничтожения, и это желание теперь является ее жизнью, ее движением до последнего вздоха. Если мы теперь определим отрицание воли к жизни менее резко и определим его как стремление воли к жизни, но в форме, которая может быть определена только отрицательно, как toto genere, отличной от форм жизни в мире, то она все равно всегда должна будет хотеть этой немыслимой жизни, поскольку она вообще должна чего-то хотеть; ведь воля, которая не хочет, вообще не может быть мыслима.

Мы говорим здесь не о непрерывной череде сознательных волевых актов, а о воле к жизни как таковой.

Поэтому приведенное предложение лишено всякого смысла. Кстати, в других местах Шопенгауэр довольно смело и уверенно говорит о существовании, которое не является существованием Единой Воли. Так он сказал: