Читаем Философия освобождения полностью

Я повторил ход мыслей моей философии во всем этом изложении и везде подкреплял его отрывками из произведений Шопенгауэра. Эти отрывки находятся среди других, которые говорят прямо противоположное: согласно уже цитированному гётевскому слову:

Это непрерывное установление и приостановление, безусловное произнесение и мгновенное ограничение, так что все и ничто одновременно является истинным.

Шопенгауэр писал его как ясный, трезвый, беспристрастный наблюдатель природы; другие же, о которых я сейчас упомяну, – как трансцендентальный философ, который поставил себя перед истиной со сжатыми руками, а затем ухватился за благородную богиню. В такие моменты на его иначе столь проницательный духовный взгляд, должно быть, ложилась плотная пелена, и его поведение в этом состоянии напоминало поведение человека, блуждающего в темноте и определяющего цвета предметов по данным осязания.

Тогда его гениальная сила проявляется только в восхитительно искусном соединении разнородного и в тщательной маскировке всех трещин и изломов.

Все его основные ошибки, которые мы уже знаем, появляются в этике в виде стаи поджигателей, которые уничтожают его работу. Однако прежде чем представить их один за

другим, я позволю ему самому осудить следующее. Он говорит (Парерга I. 202):

Ничто не может быть более нефилософским, чем постоянно говорить о чем-то, о существовании чего у человека явно нет никакого знания и о сущности чего у него вообще нет никакого понятия.


На вершине основных ошибок находятся причины возможностей. В этике они сгущаются в самый грубый окказионализм, который Кант осуждает словами:

Можно предположить, что никто из тех, кто хоть немного интересуется философией, не примет эту систему.


Шопенгауэр, однако, не внял предупреждению и написал:

По отношению к человеку, деторождение является лишь выражением, симптомом его решительного утверждения воли к жизни; по отношению к производимому оно не является, например, причиной проявляющейся в нем воли, поскольку воля сама по себе не знает ни причины, ни следствия; но, как и всякая причина, оно является лишь поводом- причиной появления воли в данное время, в данном месте.

(Мир как воля и представление. I. 387.)

Смерть открыто заявляет о себе как о конце личности, но в этой личности заложено семя нового существа.

(Parerga II. 292.)

Умирающий погибает, но остается зародыш, из которого возникает новое существо, которое теперь приходит в бытие, не зная, откуда оно взялось и почему оно именно такое, какое оно есть.

(ib.)

Свежее существование каждого новорожденного существа оплачивается возрастом и смертью ушедшего, которое погибло, но содержало в себе неразрушимый зародыш, из которого возникло это новое: они – одно существо.

(Мир как воля и представление. II. 575.)

Тогда нам становится ясно, что все существа, живущие в данный момент, содержат фактическое ядро всех тех, кто будет жить в будущем, что они, таким образом, в некотором смысле уже существуют сейчас.

(Parerga II. 292.)

Вкратце это означает следующее: При смерти любого организма его сущность остается нетронутой. Он погружается обратно в единую волю, и она, как активная сила, помещает его в какое-то семя или яйцо. То, что было человеком, может стать дубом, червем, тигром и т.д., или существо умирающего нищего становится царским сыном, дочерью баядера и так далее.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука