Философия освобождения

Невозможно поверить, что человек, написавший блестящую главу «О наследственности качеств», мог иметь такие мысли. Это как если бы брамин читал лекцию о метемпсихозе, а буддийский священник – о палингенезии. Но нет! Оба учения являются глубокими религиозными догмами, придуманными для поддержания морали. Шопенгауэр же, напротив, не знает воздаяния после смерти, и жизнь в этом мире – единственное возможное наказание для воли. – Правда, все существа, которые будут жить в будущем, уже живут сейчас; но это следует понимать только так, что все будущие дубы произойдут от настоящих дубов, все будущие люди – от настоящих людей, вполне естественным образом. У меня есть все основания предполагать, что Шопенгауэр позаимствовал свой абсурдный окказионализм из чрезвычайно важной доктрины Будды о карме, которую я буду обсуждать в «Метафизике».

После случайных причин реальная материя, которая блуждает вокруг без дела и флюхтига, приходит и трясет своими кудрями.

«Как?» – спросят они, – «сохранение простого праха, грубой материи, должно рассматриваться как сохранение нашего бытия?» Знаете ли вы эту пыль? Знаете ли вы, что это такое и на что оно способно? Узнайте её, прежде чем презирать.

Какое несчастье!

За материей следует отрицание индивидуальности.

Я знал индивидуальность как свойство каждой органики, а значит, если она самосознательна, то и осознанна.

Теперь, чтобы заключить, что он присущ этому ускользающему, животворящему, мне совершенно неизвестному (!) принципу, нет никаких оснований; тем более, что я вижу, что повсюду в природе каждый отдельный вид – это работа общей силы, действующей в тысяче одинаковых видов.

(Мир как воля и представление. II. 536.)

То, что воля в нас боится смерти, происходит оттого, что здесь познание имеет перед собой сущность только в индивидуальном облике, отчего у него возникает иллюзия, что оно погибает вместе с этим, как, например, картина в зеркале, если ее разбить, кажется уничтоженной вместе с ней.

(ib. I. 569.)

Прошла целая бесконечность, когда нас еще не было: но это нас нисколько не огорчает. С другой стороны, то, что после мгновенного интермеццо эфемерного существования должна последовать вторая бесконечность, в которой нас уже не будет, кажется нам тяжелым, даже невыносимым

(Мир как воля и представление. II. 531.)

Нет большего контраста, чем между неумолимым бегом времени, которое уносит все его содержание, и жесткой неподвижностью того, что действительно существует, которое одно и то же во все времена.

(ib. 548.)

В любой момент времени все виды животных, от комара до слона, находятся вместе во всей своей полноте. Они уже много тысяч раз обновлялись и оставались неизменными.

(ib. 546.)

Смерть – это временный конец временного явления: но как только мы убираем время, конца нет вообще, и это слово теряет всякий смысл.

(ib. 551.)

Начало, конец и продолжение – это понятия, которые заимствуют свой смысл исключительно из времени и поэтому действительны только при условии времени.

(ib. 562.)

Здесь можно только сказать: как наивно! За временем стоит вид.