Философия поэзии, поэзия философии

И в самом деле, как бы развивалась человеческая культура, не опирайся она на метод метафоризации, приоткрывающий множество сквозных смыслов и содержаний в процессах нашего постижения природы, истории и культуры? Обыденная речь, фольклор, архаические мифологии, поэзия, религии, философствование, наконец, Наука – сплошь на метафорах. Только бы метафорическая образность не подавляла бы собой разумные интуиции и смыслы…

Наиболее напряженный период творческой жизни философа пришелся на последнюю треть прошлого – первую декаду нынешнего, XXI столетия. То был период великих, беспрецедентных и драматических социальных и технологических сдвигов в глобальной истории. По мысли Розова, критические периоды в истории человечества прямо или косвенно провоцируют обостренные теоретические искания, как раз и знаменующие собой отклик Науки на эти сдвиги [Кузнецова 2012, 310–311].

Свобода и ноосфера

Итак, мip человеческой мысли, культуры, Науки дается нам, согласно философии М. А. Розова, как мip сталкивающихся, затрагивающих друг друга, проходящих друг через друга, взаимодействующих и подчас оплодотворяющих, но подчас и вытесняющих друг друга «социальных волн» и «эстафет»[678].

Сама эта сложнейшая и многоуровневая коллизия сталкивающихся друг с другом и редко разменивающихся друг в друга интеллектуальных «волн»» и «эстафет» и оказывается, согласно М. А. Розову, неотъемлемой предпосылкой нашей интеллектуальной свободы. Именно свободы, а не произвола. Ибо свобода – не столько в самих обстоятельствах нашего интеллектуального самоопределения (сами по себе, в отношении к нам, они непреложны), сколько в выборе форм и стратегий нашего взаимодействия с ними [Розов 2012, 21–55].

Киркегоровский принцип – мы выбираем не определяющие нас обстоятельства, но самих себя – сполна относится и к путям нашего самоопределения и в мipe общей культуры, и в мipe Науки. Но и в обоих этих мipax самый труд постижения и понимания какой-либо существенной идеи требует от нас некоторого со-мыслия, некоторого обращения к этой идее с нашими собственными недоумениями, вопросами или даже коррективами. Стало быть, требуют от нас некоторого труда содержательного расширения и развития этой идеи. Следовательно, наша интеллектуальная свобода исторически подсказывается предшествующей динамикой знаний и сама входит в эту продолжающуюся во времени динамику [Розов 2012, 84–94; 423].

Проблематика обусловленности и свободы (в их постоянном взаимодействии), – проблематика, связанная со многообразием и внутренней законосообразностью нашего научного опыта, – приводит М. А. Розова и его коллег к восприятию той концепции ноосферы, которая была в общих чертах сформулирована еще в 1920-е годы в парижском философском семинаре, руководимом Анри Бергсоном: к концепции, в общих чертах разработанной Эдуаром Ле Руа, о. Пьером Тейяр де Шарденом и нашим Владимиром Ивановичем Вернадским. Исходя из собственных предпосылок мысли и философского творчества, Розов дает собственное определение ноосферы: «… это то единство, в котором существуют, взаимодействуют и дополняют друг друга все культуры: европейская и азиатская, культура естественнонаучного мышления и гуманитарная, музыкальная и живописная и т. п. Могут быть разные культуры, но ноосфера одна» [Кузнецова 2012, 448].

Итак, согласно М. А. Розову, ноосфера есть прежде всего теоретически постигаемое глобальное единство мысли и культуры. И именно наука – в силу ее интеллектуальных и методологических свойств – более всего ответственна за ноосферный принцип «динамического равновесия» заведомо несхожих, но восполняющих друг друга форм человеческого опыта [Кузнецова 2012, 462]. Именно Науке в особой мере свойственно стремление к упорядочению мыслительных и коммуникативных мipoв человека; и посему – настаивает Розов вместе со своими коллегами – так важно для мысли и для всего человеческого общежития корректное соотнесение естественнонаучного знания с опытом гуманитарных знаний и с интуитивным в его основе опытом художественного постижения мipa [Кузнецова 2012, 450–454].

Я бы добавил к этому высказыванию и ссылку на опыт религиозный, правда, с той только оговоркой, что последний может с особой легкостью подчиняться силам фанатического и властного отчуждения. Или – иными словами (если вспомнить Достоевского) – подчиняться искушениям «великого инквизитора». Впрочем, эта оговорка, столь очевидная в сфере отношений религиозных, может быть легко отнесена и к иным областям человеческой интеллектуальности и культуры. Включая и Науку.