Философия поэзии, поэзия философии

И, наконец, есть и пятая группа исследователей, которая настаивает, что благодаря электронике и соответствующим информационным технологиям Наука, наконец, обрела адекватную себе не только чисто технологическую и коммуникативную, но и интеллектуальную основу.

Кто же из этих пяти групп исследователей прав? – М. А. Розов и его коллеги склоняются к мысли, что каждая из этих групп права по-своему, и все вместе, во взаимной дополнительности своих воззрений, они выстраивают объемный, многозначный и диалектичный образ не только истории Науки, но и обобщенный образ научной деятельности и научной мысли в ее не просто историческом, но и в остро-современном измерениях. И шире – выстраивают образ современной культуры, которую мы могли бы определить как во многих отношениях наукоцентрическую.

Действительно, Наука сохраняет преемственность сквозь века. Но время от времени круто меняется сам язык Науки. Так было, напр., в начале прошлого века, когда язык классической физики, сохранивший свою преемственность во множестве областей познания естества, обнаружил свою неприменимость к задачам физики атомного ядра и элементарных частиц; так произошло во второй половине прошлого века, когда язык старой историографии, язык безличной и надындивидуальной «истории-процесса», был отчасти поставлен под вопрос той «историографической революцией», инициатором которой выступила парижская школа «Анналов» [Могильницкий 2008].

И в этом смысле – М. А. Розов и его коллеги вспоминают Маяковского – Наука в процессах непрерывного самообновления ее проблематики и языка, в процессах непрерывного раздвижения и преобразования ее горизонтов – есть постоянная «езда в незнаемое» [Кузнецова 2012, 242][674].

Человек в Науке

М. А. Розов замечает, что человеческую деятельность роднит с высшими проявлениями животного мipa способность к подражанию. Однако, как показывает философ, человеческое подражание есть нечто иное и несравненно большее, нежели генетически запрограммированный природный механизм. Человек подражает не автоматически: он в той или иной мере осмысливает акт подражания, а в нетривиальных ситуациях подбирает близкие, а подчас и не вполне близкие варианты подражания, так или иначе связанные с инновацией [Розов 2012, 114–117]. Вот почему человеческая реальность – в силу рациональной, самоосмысливающей ее природы – объективно нацелена на инновацию [Розов 2012, 142–162].

Это соображение Михаила Александровича помогает нам прояснить то явление, которое я мог бы назвать спецификой человеческого присутствия в Науке. Специфика эта связана, с одной стороны, с консервативностью процессов научения и трансляции знаний, а с другой стороны – с необходимой инновационностью, а зачастую и революционностью исследовательских и теоретических выводов и решений.

А можно было бы, отталкиваясь от идей Михаила Александровича, определить эту специфику человеческого присутствия в совершенно иных категориях, далеких от политических коннотаций «консерватизма» и «революции». Наука, с одной стороны, персоналистична (ибо опыт познания и творчества не мыслим без интуитивной и духовной глубины внутренней жизни человека[675]), но с другой стороны – она коммуникативна. Ибо Наука есть постоянно рефлексируемый опыт познания, совершающийся не только в отдельном человеке, но и между людьми.

Так что науковедческие идеи М. А. Розова вольно или невольно выводят нас за рамки его собственного научно-методологического дискурса, вводя нас в глубокие, воистину человеческие, внутренние противоречия научной мысли и научной деятельности.

Новые горизонты научного знания так или иначе связаны тысячами соотносительных связей с новыми горизонтами культуры и общественной жизни. И за эти новые познавательные и – вместе с ними – жизненные горизонты ученые подчас расплачиваются одиночеством, разуверением, отчаянием. Вспомним хотя бы тот «огонь», который терзал предсмертные часы Паскаля. Или терзания тех, кто, осознавая необходимость победы над гитлеровской Германией, трудился над «Манхеттенским проектом». Или духовную драму Андрея Сахарова…

И недурно было бы вспомнить в этой связи строки русского поэта-революционера Петра Филипповича Якубовича, написанные еще задолго до ужасов «великого Октября»:

Где свет сплошной горел, увидим бездну тьмы,
Победу возгласив, узнаем гнев бессилья,
И снова разбивать о душный свод тюрьмы
Мы будем трепетные крылья!..

…И здесь самое время поставить вопрос о процессах отчуждения в научной деятельности. Как известно, сама категория отчуждения, с наибольшей тщательностью разработанная в гегелиано-марксистской традиции [Авинери 1968], коренится в глубоких пластах европейской культуры: в библейской идее падшести человеческого естества, в ее гностических и патристических интерпретациях.