Философия поэзии, поэзия философии

Есть, правда, еще один вопрос. Суть его в том, что область социо-гуманитарных знаний отвечает за учебную инфраструктуру Науки как таковой. Иными словами – за человеческое воспроизводство Науки, за ее manpower. Но этот вопрос, при всей его самоочевидности и значимости, вопрос сложный и требующий особого рассмотрения. Так что на сей раз я вынужден вывести его за рамки нашего разговора. Хотя из некоего недосказанного контекста нашего разговора его всё равно вывести невозможно.

Важность этого вопроса я в данном случае только постулирую…

Вопрос об истории

Исторический момент в философском подходе к Большой Науке и ее социо-гуманитарной периферии становится особо наглядным, когда исследователь науки осознаёт взаимную дополнительность двух уже порядком исчерпавших себя в своей односторонности подходов к историко-научным сюжетам:

– подхода «интерналистского», акцентирующего внутреннюю динамику предметных содержаний научного знания,

– и подхода «экстерналистского», акцентирующего связь этой динамики с запросами и давлениями со стороны исторически меняющейся социокультурной среды, в рамках которой и вершится процесс саморазвития и непрерывных внутренних перестроек научного знания.

Я далек от того свойственного философии позапрошлого и прошлого века (гегелианство, марксизм, крочеанство) и отчасти возрожденного в постмодернистской философии историцистского подхода к изучению науки[286], когда содержание мысли прямолинейно связывается с императивами истории, или же – напротив – прямолинейно навязывает себя истории. Ибо мы уже немало знаем о сквозных, метаисторических моментах и в биологическом, и – если так можно выразиться – в «зоопсихологическом» статусе человека, и в языке, и в собственно человеческой психее, и в мышлении человека. И всё же, принцип историзма в подходах к научной и, в частности, к гуманитарно-научной реальности остается непреложным. Наука если не всецело подчинена, но всё же во многих отношениях обречена истории.

И это касается как «интерналистских», так и «экстерналистских» измерений истории знаний.

Действительно, если говорить об измерениях «интерналистских», – историчность феномена посткартезианской науки обусловливается одним из глубочайших противоречий в развитии самого научного знания.

Стремление к строгости анализа, к доказательности, к непротиворечивым описаниям – одна из непреложных предпосылок жизнедеятельности и жизнестойкости науки. Но одновременно это же стремление оказывается в числе предпосылок «системной» склеротизации и взаимного отрыва дисциплин, – в числе предпосылок сепаратизма, а подчас и яростного соперничества несхожих научных школ, стилей и лидерских групп даже внутри одной и той же дисциплины. А в качестве столь важной в истории науки компенсации этих негативных процессов выступает потребность междисциплинарного сотрудничества и контактов между научными группировками, направлениями и школами [287].

И вот здесь, в сфере внутринаучных и даже внутридисциплинарных диалогов особую роль научного интегратора приобретает личная (т. е., по определению, связанная с историей и сферою социо-гуманитарного познания и – шире – со сферою пронизывающих историю духовных ценностей) культура и личная креативность. Без этих дарований и ценностей никакое осмысленное развитие, никакая позитивная история научных знаний невозможны[288]…

А уж если говорить об «экстерналистской» стороне вопроса, то поиски некоторой равнодействующей в противоречиях между дорогостоящими запросами креативных людей науки (помещения, инструментарий, архивно-библиотечно-музейная и – шире – информационная база, научная пресса, некоторый минимум личного благосостояния и свободы ученых) и текущими запросами остального общества – одна из непреложных характеристик глобальной истории и национальных историй последних двух-трех столетий[289]. Государство и общество – особенно в периоды революций, контрреволюций, кризисов и разрух – так или иначе вынуждены лавировать между собственными наболевшими потребностями, между потребностями индивидуальной и групповой человеческой креативности (без учета которых сколько-нибудь эффективное национальное строительство попросту невозможно) и – как это нередко происходит в истории – между психологически вполне понятными завистливо-уравнительными чаяниями масс и выражающими эти чаяния демаршами популистских вождей[290].

Люди мысли и интеллекта не только живут в истории, но и – выражаясь словами ряда русских религиозных мыслителей (о. Сергий Булгаков, архим. Софроний Сахаров) – «живут историю», т. е. отчасти пересоздают ее через свой внутренний мip… Но ведь жизнь человека в истории и через историю, без которой невозможно представить себе и содержательные, и институциональные судьбы науки, и есть сердцевина социо-гуманитарных знаний.

Вопрос о языке

Это – один из коренных вопросов научного познания, равно как и познания науки.