Философия поэзии, поэзия философии

Описание и раскрытие «софийной» темы в сефардийском наследии – наследии как испанских conversos, так и испаноязычных изгнанников в Османской империи – потребовали бы монографий и монографий.

Сравнительно узкие рамки статьи позволят мне привести лишь два примера..

Пример первый. Великий Мигель Сервантес, потомок conversos из еврейского дома Сааведра, разумеется, пытался скрывать свои сефардийские корни. Однако в романе «Дон Кихот» эти корни выявляются особо отчетливо. Ведь страсть заглавного героя романа к устаревшим и полузабытым рыцарским повествованиям – не что иное, как иносказание мистических, по существу каббалистических, медитаций и переживаний испанского «нового христианина». Как явствует из заключительных глав романа, отказ от этих медитаций и переживаний, которые могут казаться окружающему мipy сколь угодно нелепыми и экстравагантными (если не опасными!), означает для героя обессмысление жизни и смерть. Всё это может быть смешным среди «добрых католиков» и в том рационализирующемся мipe, где люди уже начинают ставить паровые сукновльни, не говоря уже о ветряных мельницах. Однако всё же, мистическое «донкихотство», стремление жить вопреки, как было, так и остается неотъемлемой и многозначной частью самосознания и духовности испаноязычных народов…

Вернемся, однако, к «софийному» сюжету. А конкретнее – к главе X Второй части романа Сервантеса.

Дон Кихот разыскивает ночью чертог Дульсинеи среди запутанных и темных улочек местечка Тобосо, среди собачьего лая и мяуканья котов. Но он верит, что Дульсинея обитает «в царских дворцах или в гордых чертогах (unos palacios о superbos alcazares)»[507]. Здесь легко узнаём иронически сниженную (смех сквозь слезы!) тему иллюзорных земных чертогов порабощенной мipoм Царской дочери. А поутру Дульсинея является герою в облике неопрятной разбитной свинарки – по словам Санчо – «бедной батрачки (la labradora pobre)», «ханаанеянки, хамки (1а сапапеа)»[508]. Дон Кихот, разумеется, видит эту земную метаморфозу Дульсинеи, но прозревает подлинный и незамутненный лик своей романтической Дамы: «принцессы и вселенской владычицы Тобосской (princesa у senora universal del Toboso)»[509].

Отчетливая мудрость (именно каббалистическая мудрость!) помешавшегося рыцаря: прозрение царственной сути в примитивном и приниженном человеческом существе.

Пример второй. Обратимся к «софийной» проблематике в сефардийском, т. е. по существу испаноязычном, фольклоре Восточного Средиземноморья. А точнее – к фольклору салоникских евреев на переломе позапрошлого и прошлого веков.

Еврейская община Салоник, ныне почти исчезнувшая, насчитывает двухтысячелетнюю историю. Судя по посланию апостола Павла к Фессалоникийцам, она существовала в Салониках еще на переломе двух эр. После испанского изгнания 1492 г. большинство ее составили евреи-сефарды, говорившие на диалекте кастильского (ладино), однако же – с примесью большого числа греческих, турецких, итальянских, а позднее – французских и болгарских слов. В 1943 г. гитлеровские изверги депортировали большую часть салоникской общины в лагеря смерти.

Однако, благодаря работе еврейских и отчасти испанских фольклористов конца XIX – первой трети XX столетия была сохранена некоторая часть фольклорного наследия евреев-сефардов средиземноморских стран[510]. И, как свидетельствуют книжные и CD публикации, это наследие сохранило в себе некоторые следы старого сефардийского каббалистического мистицизма. В частности, тему тоски влюбленной души по скрывающейся на Земле Божественной Премудрости, – тему, облеченную в почти что бесхитростное песенное повествование.

В качестве примера «софийного» мистицизма в сефардийском фольклоре позволю себе привести свой перевод всего лишь одного памятника – песни “Рог Eskidari уо passando…” [511]. Вот ее текст: