Поскольку исторические судьбы начала двадцатого века сложились иначе, чем предполагалось наслоением общественно-политических и национальных противоборств в Османской империи, то рациональные предположения мусульманской реформации и её политические представления о социальном, государственном и культурном существовании мусульманского мира вообще и арабского мира в частности подверглись шоковому воздействию и пришлось заново перестраивать её идейные ряды. Дело в том, что исламско-юнионистские элементы реформаторской мысли подверглись давлению, вызванному государственно-политическим и национальным распадом османского султаната, вследствие чего идея исламского единства в её традиционной трактовке утрачивала актуальность и всё больше отодвигалась на задний план.
Что касается нараставшего национального движения, то оно начало наполняться культурными компонентами, в том числе через накопление критериев и идей, имеющих отношение к новой концепции «чистого ислама». Сюда относились попытки по-новому подойти к соотношению арабизма и ислама, чтобы обеспечить и тому, и другому естественное развитие. С практической точки зрения это означало необходимость объединения сущностных компонентов независимого государства и реконструкции бытия, надломленного на протяжении «мрачных веков» турецкого владычества. Между тем, события Первой мировой войны и крушение османского султаната привели к появлению целого ряда независимых арабских государств – что, правда, явилось скорее результатом реализации колониалистских замыслов, чем следствием борьбы внутренних сил. В результате арабский мир окунулся в новое неизведанное, на сей раз связанное с рождением государства и нации.
Соблазны, провозглашаемые колониальным Западом, с одной стороны, и бессильное высокомерие османского султаната по отношению к арабскому миру, с другой, внешне были фактически идентичны. Однако в арабском общественном сознании и политической мысли за каждой из этих сил стояла специфическая история. Если постепенное сближение рационалистических элементов мусульманско-реформаторской и арабско-националистической политической мысли было неотъемлемым следствием перекрытия возможностей освобождения и демократизации в условиях Османской империи, то давление европейских завоевателей, стремившихся поделить добычу, которая досталась им от «больного человека», пробудило новые черты в арабском культурном самосознании.
Та историческая ситуация была не лишена скрытого трагизма, поскольку непосредственно способствовала новому перерыву в рационалистическом арабском сознании. Арабский мир оказался на очередном перепутье, связанном с «историческим» разбазариванием потенциала национальных устремлений. Падение османского султаната под ударами извне и возникновение вследствие этого нового арабского мира выглядели как подарок от неизвестного. Кое-где процесс принял форму «торга», или политического взяточничества в обмен на услуги, оказывавшиеся арабскими «королями» новым «цивилизованным» врагам. Эти события повлекли за собой большие жертвы, вызвали серьезный кризис арабского самосознания, нащупывавшего новую идентичность на протяжении более чем столетия. Борьба арабов, их растущее рациональное сознание, отразившееся в мусульманской реформации, были выброшены на свалку истории так, словно всё это не более чем части изношенного, отжившего турецкого османизма. Преодолеть последствия такого разбазаривания в одночасье было очень непросто. Арабское самосознание, изумленно взиравшее на «происки судьбы», вынуждено было иметь дело с неожиданными переменами, выходившими за рамки традиционного мышления и представлений, укоренившихся в общественной психологии и политическом сознании. Иначе говоря, активные арабские силы должны были заново объединяться в борьбе против тех, кто в своей публичной пропаганде называл себя их новым союзником. На деле новый «союзник» был коварнее, сильнее и опаснее. Вследствие этого арабские мыслители, выбирая пути построения рационального политического и культурного видения, оказались на сложном перепутье.
«Внезапное» падение Османской империи преградило дорогу альтернативам рационалистического видения, накопленного в ходе борьбы за знания, мораль, освобождение от деспотизма и утверждение самобытности. Пришлось взять на вооружение идею быстрого отрешения от идейного потенциала, сложившегося на протяжении столетия. Необходимо было иметь дело с новыми животрепещущими проблемами, не имея времени на то, чтобы дать им трезвую оценку. Данный феномен нашёл отражение в бурном практическом и идейном энтузиазме народных масс, в их многочисленных восстаниях, имевших место в течение десятилетий патриотического и национального подъёма.