Философия современной мусульманской реформации

Новая реальность привела к зарождению идеи о приоритетности раздробленного политического разума, а также к расчленению единства, накопленного в политических представлениях и во взглядах на выстраивание концептуальных, исторических и философских подходов к политике. В этих взглядах государство было уже только государством политическим. Практическим его идеалом считалась власть, способная воплотиться в государстве, обладающем собственными границами и собственными самостоятельными компонентами и институтами. Другого результата было бы трудно ожидать в условиях распада Османской империи и прямого и косвенного европейского колониального давления, направленного на очерчивание границ нового арабского мира с его большими и малыми государствами. Такая ситуация вновь поколебала национальный менталитет, поставив его на очередное перепутье. Если предыдущая историческая эволюция шла в направлении объединения рациональных элементов мусульманской реформации, арабского национализма и культурного наследия, то теперь она направилась в сторону раздробления и разобщения. Раздробление и разобщение не были шагом вперёд с точки зрения их влияния на соединение живых элементов рационального опыта. Наоборот, они явились шагом назад, поскольку способствовали разбазариванию рационалистических и реалистических компонентов, накопленных в ходе размышлений, идейного анализа, извлечения исторических и политических выводов.

Историческое противоречие между становлением национального политического статуса в направлении обретения государственности и переориентированием культурного менталитета в направлении первостепенной значимости власти диктовалось логикой внутренних и внешних событий арабской истории в первой четверти двадцатого века. С одной стороны, оно стало естественным следствием активной политизации общественного сознания, а с другой – разбазаривания накопленных идейных плодов рационалистического видения, его критических проектов, расширения исторического, культурного и национального самосознания. В равной мере это противоречие явилось результатом давления, политического и цивилизационного принуждения со стороны колониального Запада, отличающегося историческим коварством, настойчиво стремившегося прямо или косвенно господствовать над арабским миром, способствовавшего его раздроблению, препятствовавшего всем попыткам восстановить его национальное и государственное единство.

Следствием такого давления для арабского менталитета стал надлом рационализма, возложение на него задачи собирания сил, оптимизации расхода энергии, пересмотра его остаточных ресурсов, задействования того, что ещё можно было задействовать для адекватного отклика на новую реальность. Арабский рационализм тогда был не в состоянии обосновать свой независимый, свободный теоретический подход к вопросу о единстве и политических возможностях его осуществления. Он был вынужден иметь дело с навязанной арабам разобщённостью. В результате пришлось предать забвению столетний опыт. Такова была историческая судьба, и, в определённом смысле, подвиг действенного политического сознания, а не его трагедия: ведь оно являлось продуктом истории культурного и государственно-политического существования арабского мира, пребывавшего в раздробленном состоянии со времени падения Багдада(XIII в.).

Этот подвиг заключался, прежде всего, в попытке сложить новую государственность из мозаики разбросанных в исторической памяти частей, из разрозненных географических, конфессиональных, племенных и социальных образований арабов.

На протяжении первых двух десятилетий двадцатого века арабский мир представлял собой набор полугосударств, четверть из которых были государствами или образованиями, вовсе лишёнными государственности. Так, Египет представлял собой полугосударство. Другие страны, такие, как Марокко, Тунис, Йемен (имамат), королевство Саудитов, обладали лишь потенциальной возможностью стать полноценными государствами. Что касается Алжира, Ливии, Судана, географической Сирии, Ирака, княжеств Персидского залива, Омана и Южного Йемена, то они не представляли собой реальных государственных образований и не имели собственных правительств. В то время в этих районах присутствовала лишь историческая память, сознание, накопленное в разобщённых социумах, которые провоцировались как политикой турецкого национализма, проводившейся младотурками, так и тайными колониальными планами европейского Запада. Сочетание всех этих предпосылок после Первой мировой войны активизировало прямое противодействие реальным и навязанным обстоятельствам на языке практической политики. Следствием этого стало признание приоритетности и первостепенной важности современного национального политического сознания как в рамках отдельных стран, так и в общеарабском масштабе.