Говоря в данном случае об истине, Киркегор, конечно, имеет в виду не истину в смысле Аристотеля и Канта, заданную логическими правилами и категориями, и даже не «ясное и отчетливое сознание» Декарта (хотя один смысл киркегоровской истины сходен с декартовским – оба мыслителя заново устанавливаются в понимании истины, причем, как бы сказал Гуссерль, феноменологически). Для Киркегора истина должна, с одной стороны, выражать всю неповторимость личности размышляющего, с другой – брать эту неповторимость все же в определенном плане, а именно, его интересуют, прежде всего, духовные и нравственные проблемы и поиски личности. Кроме того, Киркегор сознательно преодолевает философскую традицию, идущую по линии Кузанский-Декарт-Кант, где личность рассматривается как ум, мыслящая вещь, трансцендентальный субъект. В этой традиции, говорит Киркегор, опускают самое главное – самого мыслящего, личность.
«Пытаясь рассуждать объективно, научно, мыслитель неизбежно должен отвлекаться от собственного существования и рассматривать проблему, так сказать, с точки зрения вечности. Но как может человек, существо временное, встать на точку зрения вечности? Не означает ли это просто самоуничтожения его живой, временной личности? Если бы спекулятивный философ, – цитирует Киркигора П. Гайденко, – задумался над своим требованием встать на объективную точку зрения, требованием, от имени науки предъявляемым к индивиду, то он «понял бы, что самоубийство есть единственное практическое истолкование его попытки»[311]
.В чем же значение творчества Киркегора? В том, что он расстается (правда, не полностью) с картезинско-кантианской картиной мира. Заявляя право личности самостоятельно конституировать действительность, осуществлять подлинный выбор, «космический акт», Киркегор переключает реальность с всеобщих законов деиндивидуальных начал (разума, духа, интеллигенции, сознания) на творчество индивида, личности. Пусть эта реальность и творчество располагаются еще в пространстве веры, но первый шаг уже сделан. Однако разве не Кант одним из первых вводит понятие личности? И разве еще до Канта Декарт не ведет разговор от лица личности? Безусловно, но личность у Декарта и Канта и, особенно у Гегеля и Фихте, только в том случае действенна, если через нее проявляется самодвижение деиндивидуальных начал и сил («Индивид, – пишет Гегель, – становится средством для достижения целей мирового духа. Разумеется, эти цели не чужды и самому индивиду, но он может осознать их только в том случае, если сумеет встать на точку зрения всеобщего и отказаться от своей «партикулярности»[312]
). Киркегор же настаивает, что именно точка зрения «партикулярности» – главная.Насколько трудно происходило в истории философии выделение понятия личности из общего понимания человека видно по исследованиям Г. Зиммеля. Проведя цикл исследований творчества таких титанов мысли как Гете, Кант, Микеланджело, Ницше, он понял, что человек не может быть сведен к социальным функциям и игре социальных сил. Человек – это не только социальное существо (что не отрицается), но и
«Другая душа для меня столь же реальна, как я сам, и наделена той реальностью, которая весьма отличается от реальности материальной вещи… социальная дифференциация не полностью растворяет нашу личность… Общество состоит из существ, которые частично не обобществлены. Но кроме того, они еще воспринимают себя, с одной стороны, как совершенно социальные, а с другой (при том же самом содержании) – как совершенно личностные существования»[313]
.В отличие от Киркегора Владимир Соломонович Библер (во всяком случае в интерпретации С. Неретиной) считает, что личность является не только зачинателем себя самого, но также и культуры. В свою очередь, Библер здесь отталкивается от работ М. Бахтина. Именно последний связал бытие личности не только с общением и диалогом («Быть, – писал Бахтин, – значит общаться диалогически. Когда диалог кончается – все кончается»[314]
), но и с созданием культурных текстов. По Бахтину культурное существование человека возможно в том случае, если он создает текст культуры, но не как внеположенную себе вещь, а как свою собственную форму, которая одновременно становится художественной формой.