Философия субъективности

Под стать детской игре его знания и познание. Наряду с вполне реалистическими, обслуживающими его «детско-взрослые практики» (научился сам есть, одеваться, играть, считать, помогать маме и т. п.), ребенок «мыслит» мифами и схемами. Он не рассуждает как взрослый, хотя и постепенно учится рассуждать, а подобно архаическому человеку считает, что детей, как домашний пирог, создают родители, что братик или сестра выходят из живота мамы; солнце ходит вокруг земли, которая, конечно же, плоская, несмотря на то, что взрослые почему-то говорят про шар; что машина едет, потому что, как животное, ест бензин, а водитель крутит руль и прочее. Реалистические, по сути, практические знания спокойно уживаются в детском сознании со схемами и мифами, никаких противоречий дети не знают и не чувствуют.

Когда мы пытаемся понять отношение детей со взрослыми (прежде всего с родителями), то невольно видим эту ситуацию со своей «колокольни»: мы де направляем ребенка, формируем его. Однако если учесть прамы как специфическую особенность детского сознания, то приходиться говорить иначе. Мы для наших детей являемся настоящей способностью, как только они сталкиваются с проблемами, которые не могут решить, то обращаются к нам, и родители тут же прибегают на помощь. Не только родители в сознании ребенка образуют с ним одно целое (прамы), но и наш ребенок с нами образует одно целое. И это не банальность, а другой взгляд на взаимоотношения. Я как отец для моего ребенка не столько субъект, с которым он общается и строит отношения, сколько его органическая способность, позволяющая моему сыну или дочери решать недетские задачи. Теперь, куда ребенок идет, в какой мир попадает, когда детство заканчивается. В подростковом мире он открывает свою личность, учится объективному познанию, осваивает новые практики.

Что собой представляло, например, становление моей личности? Прежде всего, необходимость самостоятельного поведения. Если раньше, в дошкольный период и в первых трех классах начальной школы, я все еще рассчитывал на маму, воспитателей и учителей, то начиная с третьего и особенно четвертого классов вынужден был жить сам, принимать собственные решения (мама целыми днями пропадала на работе, а вечером занималась хозяйством; отец был в армии в другом городе; а учительница начальных классов – а в нашем классе было 42 ребенка – не могла доходить до отдельного ученика). Если раньше, когда у меня возникала какая-нибудь проблема, и я не знал, как действовать и вести себя, и мне на помощь приходила мама или педагог, то в третьем и четвертом классах помочь себе я мог только сам. Спрашивается, каким образом, на что я мог при этом опереться?

Вероятно, на образцы поведения и поступков моих родителей или других людей, представленные в сказках, в рассказах, в книжках, в передачах радио, реже, в наблюдениях за реальной жизнью. Образцы поведения и поступки, осмысленные мною. Но чтобы эти образцы поведения стали моими поступками, они должны были принадлежать мне, исходить из меня. А ведь до поры до времени я себя осознавал только вместе с родителями и воспитателями, они были мое продолжение и способности. В новой же ситуации необходимости действовать самостоятельно, родители и воспитатели ушли, исчезли, я остался наедине сам с собой. Именно я сам теперь должен выступать источником поведения и поступков. Но такого «Я» еще не существовало, его нужно было создать, обнаружить в себе. И я создаю себя в новом качестве – Я как источник поступков, собственной жизни, образцов поведения («фигура Я»). Я приписываю себе определенные характеристики: я такой-то, я могу то-то и не могу того-то («образ себя»). Естественно, я не осознавал конструктивный характер своего образа себя, не понимал, что я сам его построил. Мне казалось, что я и есть такой, просто только сейчас в четвертом классе я это понял.

Другое, что я понял: кроме меня есть «не я» – родители, дети, учителя, вообще мир, в котором я живу. Причем не я, мир («образ реальности»), вероятно, тоже был мною отчасти созданы, в том смысле, что были мною поняты в свете самостоятельного поведения, в контексте моих поступков.

Думаю, что фигура Я, новый образ себя и образ реальности складываются-создаются одновременно и проходят два этапа. Сначала они воспринимаются как нечто условное, игровое, а затем как «непосредственная реальность», то есть то, что существует, дано мне как очевидная реальность.