Философия возможных миров

Гусеница, ползущая по листу, шансов не создает до тех пор, пока она не вползает в авторизованный мир, населенный субъектами. А уж здесь, в этом мире, у гусеницы столько же шансов, сколько и у пакетика с орешками. Можно, например, выделить некоторые участки ее траектории и выделить их в качестве исходов. Вот гусеница проползла загогулину, похожую на S, но это же знак доллара, это к деньгам. Теперь, через некоторое время, берем другую загогулину, она тоже что-то напоминает, очень похожа на очертания кукиша, а это значит, что ты сегодня в пролете… Внутри фюзиса не производятся подобные случаи, хотя именно там, внутри фюзиса, гусеница и ползет в свое удовольствие, участвуя заодно в различных статистических распределениях. Но чтобы показать доллар или кукиш, нужно выползти из природы.

Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!

Все производительные силы природы, вместе взятые, не смогут прочертить маршрут улитки так, как прочертил его Кобаяси Исса. Пока улитка ползет в природе, она в круге первом, попадет ли она в круг гаданий и стихотворений – зависит не от нее.

* * *

Иногда самые лучшие ответы даются попутно, в этом тоже преимущество теории трех ключиков, которая, конечно, вовсе не теория, и не ключиков, и необязательно трех. Но спросим себя: а что такое наука как некое бытие, а не как способ мысленного упорядочивания? В качестве ответа можно указать на работающую технику или на тематическое общение и сказать: вот наука как бытие, а не как познание. А поэзия – что есть она и есть ли она что-нибудь, помимо чувств, возбуждаемых созвучиями? Вход в мир поэзии открыт через озвученные, хотя бы мысленно, строки, и мы вовсе не обязаны признавать, что сама поэзия этими строками и исчерпывается. Но возможен ли вообще другой вход, не через гносеологию, а через онтологию, когда мир оказывается поэтичным объективно и сам по себе?

И это вопрос иного рода, чем вопрос о доступности болтовни для глухонемых. Существует ведь взаимное перекрикивание вещей на восточном базаре, их хвастовство, громкое бахвальство включено в гул базарной толпы, но обладает и самостоятельностью, возможно даже, что, если вдруг наступит тишина, эти вещи закричат еще громче. Вот и орешки в пакетиках неожиданно воззвали друг к другу, срифмовались с родинками, с чем-то там еще – и резонировали поэзией самого сущего, для которой, как говорится, не нужно и слов, хотя слова, конечно, не помешают. Смысл вот в чем: когда подобные совпадения и выпадения есть, то и сама поэзия уже существует, ее остается только озвучить. Мир открыт в поэтическое измерение задолго до слов, но слова суть скоростной, незаменимый транспорт, позволяющий стремительно пересекать это измерение вдоль и поперек, позволяющий стать его господином или желанным гостем. Почему-то мне кажется, что теория трех ключиков должна быть ближе всего не тем, кто верит в судьбу (в нее можно верить по-разному), а поэтам. Они ведь существуют в режиме интенсивного поиска эвентограмм, они виртуозы скоростного транспорта избранных точных слов и знают, что случайность одновременно и неизбывна и драгоценна. И еще. Если возможен поэтический шедевр, совершенный кристалл стихотворения, то представительством такого шедевра в чистой онтологии присутствия будет именно подошедший, провернувшийся ключик музыкальной шкатулки. И мелодия этой шкатулки как самоцель – это не музыка сфер, которую издает правильно настроенный космос и слышат боги. Шкатулки не похожи друг на друга, мелодий никто не знает, пока они не сыграны, и то, что будет чарующей музыкой для кого-то, для других не выйдет из уровня шума.

И здесь снова возникает развилка поэзиса и гнозиса. Гнозис (и наука как его часть, его производная) миметичен, он списывает все отклонения на сопротивление материала и стремится следовать «ритму понятий» (Гегель), отыскивая его под многоцветьем видимости. Идеальный человек науки – это самописец гнозиса независимо от того, записывает ли самописец считанное языком Гегеля или языком Эйнштейна. И все же все устойчивое в мире есть результат соотношения сущего с самим собой, «аутогнозис», где природа между делом сама себя познает, допуская к этому процессу субъекта.