Философия зла и философия преступности

Напомним лишь некоторые цифры, свидетельствующие о массовости репрессий в СССР. За период 1921–1954 гг. осуждено 3777380 чел., в том числе к высшей мере наказания (расстрелу) — 642 980, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже — 2369220, к ссылке и высылке — 765 180 чел. Причем из общего количества арестованных за контрреволюционные преступления около 2,9 млн чел. были осуждены коллегией ОГПУ «тройками» НКВД и Особым совещанием, т. е. внесудебными органами, и только 877 тыс. чел. — судами, военными трибуналами, спецколлегией и Военной коллегией[350].

Нельзя отрицать, что в 1930-е годы и особенно накануне Великой Отечественной войны против СССР велась активная разведывательно-подрывная работа, складывались реальные заговоры подпольных организаций против существующего режима[351]. Однако Сталин и его окружение использовали эту обстановку для борьбы с любым инакомыслием, и, как правило, большинству репрессированных граждан приписывалось мнимое сотрудничество с иностранными разведками и вымышленными антисоветскими организациями. Таким образом, сталинская идеология формировала соответствующие умонастроения широких слоев населения: мы осаждены в крепости, кругом враги, внутри страны множество их агентов. Это облегчало руководству страны осуществление репрессивной политики[352].

Косвенное свидетельство невиданной массовости и юридической необоснованности сталинского террора было дано Н. И. Бухариным: «Мне пришлось многое видеть и раньше… Но 1919 год ни в какой мере не идет в сравнение с тем, что творилось в 1930–1932 гг. Тогда была борьба. Мы расстреливали и нас расстреливали и еще хуже. А теперь шло массовое истребление совершенно беззащитных и несопротивляющихся людей — с женами, с малолетними детьми»[353]. При этом Н. И. Бухарин не наблюдал еще более страшных картин 1937–1938 гг., так как сам уже был репрессирован.

Фальсифицированные судебные процессы, массовые осуждения невиновных не оставляют сомнения в том, что нарушения прав личности при расследовании и судебном рассмотрении уголовных дел превратились тогда в систему. Достаточно сказать, что известны случаи, когда на одном заседании особого совещания рассматривалось и разрешалось более 200 дел[354]. Да и судебный порядок мало чем отличался от внесудебного, судебное разбирательство длилось нередко 4–5 минут[355].

Все сказанное должно учитываться, если мы хотим оценить тенденции изменения характеристик преступности в нашей стране. И здесь справедливым выглядит следующее замечание В. В. Лунеева: если попытаться при анализе тенденций преступности в СССР за все время его существования скрупулезно учитывать все криминальные «выбросы», связанные с политическими, экономическими, военными, идеологическими, уголовно-правовыми, регистрационно-статистическими и иными колебаниями, то «следует вообще отказаться от построения единых временных статистических рядов преступности (судимости), так как репрессивная политика, уголовное законодательство и следственно-судебная практика развивались не по эволюционным законам рационализации, а в соответствии с меняющейся политической конъюнктурой. Поэтому борьба с преступностью, ядром которой является следственно-судебная практика по зарегистрированным деяниям, до настоящего времени слабо отражает объективные криминологические реалии. Она была и практически остается обслугой политического обмана»[356]. Развивая свою мысль, криминолог приходит к разоблачающему выводу: «Имитация успешного “искоренения” преступности перед народами своей и других стран в СССР была доведена до совершенства»[357].