Читаем Философская лирика. Собака из лужи лакает небо полностью

Пусть наш кормчий решает, Всевышний,

Отделивший конец от начала.


Про слова на букву Же

Кто с языком хоть краешком знаком

Не станет спорить здесь, дойдя до смысла -

Суть выражает слово целиком,

Где первой букве быть за машиниста.


Она поможет отыскать ответ

Вопросу вечному "камо грядеши",

Сомнения в ином сведя на нет,

В чём даже и святые не безгрешны.


Когда в начале слова наш маршрут,

Указан, то понять совсем не сложно,

К концу какому буквы Же ведут

Иль через что к нему наш путь проложен.


Возьмём к примеру нашу букву Же.

Желать и Жадность, Жалость или Жажда -

Всё из того, что пройдено уже,

И что ещё пройти нам не однажды


Случится, примем мы с "мерси боку"*

Желаемое в розницу и оптом…

Но лыком среди слов на Же в строку

Зачем-то затесалось слово жопа.

* "мерси боку" — большое спасибо (фр.)


Надежда только на любовь

Когда по зыбким кочкам мироздания

Прочь человечество идёт из гиблых мест,

Тогда любовь не только состояние,

Она и проводник, держащий шест…


От безысходности озлобившимся, спившимся,

Погрязшим в непристойном баловстве,

Любовь помочь сумеет оступившимся,

Свой шест подаст и выведет на свет.


Научит неразумных, как прожить нам всем,

Чтоб никому вокруг не досаждать…

За проповедь любви к собрату ближнему

Как христианство можно осуждать?


Не верю я ни в чудо воскресения,

Ни в то, что было раньше, ни потом,

Но отвернуться от руки к спасению —

Не гордецом быть нужно, а глупцом.


Подняться над собой, есть лучше способы,

Их избранным поведал Вельзевул.

Когда те гуры сами не утопли бы

В самопознанье, я бы к ним примкнул.


Незрячим поводырь — слепая ненависть.

Желающему выйти с гиблых мест,

Чтоб знать, куда ступить в трясине мерзости,

Надежда на любовь, держащей шест.

О душе и прочем, что в человеке есть

В согласии с душой

Среди обилья слов, прозрений, заблуждений,

Призывов в никуда бесчисленных кликуш,

Пророчеств на крови, заклятий, убеждений

Сектантских упырей и правоверных служб


Есть таинство души, где все слова излишни,

В нём правды торжество прочнее чем гранит.

И если есть Господь, то он меня услышит,

И то, чем я живу, спасёт и сохранит.


Всевышнего рукой мой путь не обозначен,

Мне знаки в небесах не выпало прочесть,

В согласии с душой прожить, а не иначе

По милости Творца почту себе за честь.


Согласие с душой… Как много это значит.

С пришедшей заглянуть на жизни огонёк

В согласии с душой прожить, а не иначе -

Тому, кто недалёк — такое невдомёк.


А кошке хочется молока

К чему приводят души порывы

Знакомо многим, кто не лукав…

На солнце комья земли от взрывов,

В канавах спящие облака.

А кошке хочется молока.


Живёт обыденность в перемене,

Скрывает вечное новизна,

И даже солнечное затменье

Кому-то радость и божий знак,

Но не для кошек и для собак.


Младое племя до исступленья

Готово спорить, что вечность — миг.

И нет для времени извиненья

У тех, кто старости не достиг.


Несовершенное безупречно

В своём развитии как процесс,

Кому-то время платком на плечи,

А для кого-то тяжёлый крест.


Мечта поманит, мираж обманет,

Болотной гатью надежд настил,

И нет у возраста пониманья,

Что надо бросить, а что нести.


Соседство нужного с непотребным —

Мироустройство на все века.

Мой пёс из лужи лакает небо,

Но всё не выпьет наверняка.

…А кошке хочется молока.


Уныние с души ты вытяни за хвост

Депрессия живёт бельчонком внутри нас,

В сокрытом от других, невидимом для глаз,

По дереву души слоняется везде,

Где чувства как птенцы у совести в гнезде…


Раскрытые их рты тебе не прокормить,

Что требуют еды, но больше просят пить.

А на ветвях души играется зверёк,

Сжимая между лап желанный пузырёк.


Но как бы ни был ты подавлен, удручён,

Гони зверька, гони, тут жалость не причём.

Уныние с души ты вытяни за хвост,

Пока бельчонок тот до белки не дорос.


Душа подброшена кукушкой

Никто из нас не знает вовсе

Того, что с нами будет после,

Кто дни складирует в года,

Что улетают в никуда,

В одном переплавляя тигле

Всей нашей жизни фигли-мигли…


А может быть, наоборот,

В ответе мы за каждый год,

За каждые его мгновенья,

Сомненья, слабости, прозренья,

За всё, что мы творили здесь,

С особой гордостью — Аз есмь! -


Предстанем мы как исполины,

Быть может, явимся с повинной,

Но нас и это не спасёт —

Исчезнем мы как тень и всё,

Душа лишь вверх взлетит как птица,

Ведь у Создателя в таблице

Она главнейший компонент,

Редкоземельный элемент.


И в нас она, как перл в ракушке,

В гнездо подброшена кукушкой,

Растёт прожорливым птенцом,

Глядит на нас с раскрытым ртом.

Как пестуем её, чем кормим —

Всё, полагаю, нам припомнят

Архангелы за все года…

А нас отправят в никуда.


Одиночество… Это Господень бич

Одиночество… Этот Господень бич

Из всех прочих себе выбирает дичь

Послабее и влёт Божью птаху бьёт,

Чтоб на взлёте её оборвать полёт.

Дождь и град ему в помощь и тот отбор,

Что господствует в мире с древнейших пор.


В полнолуние выть не устанет волк,

Если он, как луна, в мире одинок,

Раз подруга его от него ушла,

За душой нет и ломаного гроша,

Чтоб хоть каплю купить, одолжить тепла

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература