Читаем Философская лирика. Собака из лужи лакает небо полностью

Некого вниманием почтить,


Слабое о ней воспоминание,

Душу плетью память не сечёт,

Даже от стыда — одно название.

Отдан стыд барашком на заклание

Там, где совесть вытеснил расчёт.


Жизненный итог конечной суммою

Важен лишь для Высшего суда.

Ничего иного не придумано —

Осуждать за Хиросиму Трумэна

Можно без особого труда.


Горше личных мировые горести,

Скорбь, за человечество тоска…

Стоит ли о прочем беспокоиться —

Со своей договориться совестью

Сможет человек наверняка…


Говоря про стыд, какая разница

Изнутри, снаружи ли прилив

К возмущению добавил маслица…

От своих грехов легко отмазаться,

Всё на человечество свалив!


Нету поводов для бессонницы

Много поводов для бессонницы…

Так о ком-то мы беспокоимся,

Что всю ночь не смыкаем глаз…

А он думает не про нас.


Мы простим ему наши горести,

Дай Бог жить ему без бессонницы,

Пусть немилым не будет свет

Там, где нас и в помине нет.


Нету повода для бессонницы.

Не всегда две прямые сходятся,

Даже если пересеклись,

В одну линию не сплелись.


Если чувство в нас не притворное,

Не поможет уснуть снотворное.

Понимающий человек

Обойдётся и без аптек.


Что терзаться? Живу по совести,

Нету поводов для бессонницы,

И не жду, когда скрипнет дверь…

Почему же не сплю теперь?


Так кто мы — реторты или Божьи дети?

Средоточенье эгоизма,

Завёрнутое в нашу плоть -

Внебрачный плод метаболизма.

Его желания, капризы

Не каждому перебороть


Дано, когда считать, что личность

Такой же общества продукт

Как пресловутая наличность…

Так что же всё-таки первично -

Мамона или Божий дух?


За срок отпущенный не скорый

Пройдёт химический процесс,

Останется лишь дух тлетворный…

Так кто мы люди — лишь реторты,

Иль Божьи дети, наконец?


Тогда в какие ходим ясли,

Раз ходим только под себя?…

А ведь Христос сказал всем ясно -

Жить благостно в любой ужастик

Возможно лишь других любя.


Придёт ли чудное мгновенье,

Поймёт ли вечный спиногрыз -

Довольно писать на колени,

Жить для других — благословенье,

А не простой метаболизм!


Но есть в стране такие люди,

Кто чтит других себя сильней,

С такими — праздник даже в будни.

Из них наипервейшей будет

Моя жена… и я при ней.

По ком звонит колокол

…Не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе. «По ком звонит колокол» (англ. For Whom the Bell Tolls) — роман Эрнеста Хемингуэя


Если ты на подлость безголосый

Люди беззастенчиво вокруг

Вытирают друг о друга ноги.

Сплошь и рядом чей-то бывший друг

Выставлен посмешищем убогим…


Странно мне другое — подлецов

Жаловать душа не прикипела.

Что ж тогда отводим мы лицо -

Вроде как не наше это дело,


Если чистоплюи, как хотят,

Унижают женщину, ребёнка?…

А что лезть — не наше ведь дитя

И не нам стирать его пелёнки.


Наших бьют? Лишь свисни… завсегда

Мы горой готовы…, а за бывших

В спор вступать уже не по годам,

Дураков охаживая дышлом…


Поминальный колокола звук

Довершит собой итог печальный -

Не допишет новую главу

Человек, по ком его звучанье…


Прав кто, виноват — нам не вникать.

На отшибе вечном наша хата …

Если злу молчаньем потакать,

То оно аукнется когда-то.


Чей назавтра вывернут хребет?

Есть один ответ на все вопросы -

Колокол звонит и по тебе,

Если ты на подлость безголосый.


Над краем обрыва

По ком звонит колокол гулко, надрывно,

Не затихая вдали?..

Трое застыли над краем обрыва

На окоёме земли.


Нашлось сразу десять лихих и развязных —

Нам ли пальнуть не суметь?…

Даже не сняли с несчастных повязки —

Пусть привыкают ко тьме.


Да кто так стреляет? Эх, ты, неумеха,

Где так учился палить?…

Как отголосок расстрельного эха

Звук прилетел издали.


По ком звонит колокол? Власть изменилась.

Старые всплыли грехи,

И за дела свои впали в немилость

Десять развязных лихих


Из тех, кто когда-то над краем обрыва

В контру стреляли с плеча.

Им, как когда-то казнённым, надрывно

Тоже набат прозвучал.


Даже когда ты затвором не клацал,

Словом зато убивал.

Есть ли такие с чьих глаз ты повязку

Снять даже не пожелал?


По ком звонит колокол гулко, натужно

Грозным предвестником бед?

Не задавайся вопросом ненужным —

Он ведь звонит по тебе!


В мире невозможны чудеса

Не любой себе сознаться хочет,

Завершая прожитые дни –

Где недавно слышался звоночек,

Там сегодня колокол звонит.


Звук его с задержкой долетает

Дальним отголоском чьих-то бед.

А по ком тот колокол рыдает?

Очень может статься — по тебе.


Рано ль, поздно ль, близких опечалив,

Но и ты покинешь божий свет,

В неизвестность мрачную отчалишь

За свои дела держать ответ.


От того, что сложенные вирши

Улетят с тобой на небеса,

Колокольный звон не станет тише –

В мире невозможны чудеса…

О Божьем промысле

У Бога лишнего не просят

Под серым небом октября

не дай тоске себя неволить,

не ощути себя голь-молью,

по лучшей участи скорбя.

Судьба отвергнутых изгоев —

не для тебя!


Не обращай мольбы наверх —

из всех богатств одна лишь проседь —

у Бога лишнего не просят.

Жить без надежды на успех,

душою обрастать коростой —

удел для всех.


В бутылке антидепрессант…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература