Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Для того, чтобы получить идеи, о которых можно было бы размышлять, необходимы знаки, служащие связующим элементом для различных простых идей и их комплексов. Роль знаков представляется Кондильяку столь важной, что он подчеркивает: «Наши понятия точны лишь настолько, насколько мы изобрели в надлежащем порядке знаки, которые должны их фиксировать». Доставляемый опытом материал сходен для всего человечества, а существующее между людьми неравенство обусловливается разнообразием в искусстве употребления знаков. Открытие, которое мы теперь приписываем Леви-Стросу, было сделано гораздо раньше. Во всяком случае, Кондильяк уже отлично знал, что «количество слов, имеющихся в нашей памяти, превосходит число наших идей»[468], причем слова эти пребывают неупорядоченными, отражают несовершенные идеи, а порой и вовсе ничего не отражают, отчего науки и пребывают в хаотическом состоянии. Поскольку идеи образовались посредством связей и аналогий между знаками, эти последние способствуют появлению талантов, появляющихся одновременно во всех видах науки и искусства.

Вот в присущей им последовательности причины, способствующие развитию талантов: 1) климат – существенное условие этого; 2) нужно, чтобы форма правления стала устойчивой и чтобы благодаря этому окончательно сложился характер нации; 3) именно характер нации придает определенный характер языку, умножая его обороты, выражающие господствующий вкус народа; 4) это происходит медленно в языках, образованных из обломков многих других языков; но как только эти препятствия преодолеваются, устанавливаются правила аналогии, язык делает успехи и развиваются таланты[469].

Вот почему, говорит Кондильяк, великие люди появляются не во все времена равномерно, а лишь в определенное время, где раньше, а где позже. Талант может проявить себя лишь тогда, когда язык уже в достаточной степени развит. Поэтому даже великие военачальники и государственные деятели появляются в ту же эпоху, что и великие писатели. В этом сказывается влияние литераторов в государстве: когда язык достаточно развит, все взоры обращаются к ним, их вкус становится господствующим, и в любых сферах деятельности каждый ориентируется на них. Таланты обязаны своими успехами развитию языки; и наоборот, язык обязан им своим дальнейшим развитием. Философы вступают на это поле позднее других, придавая языку точность и ясность и тем самым давая человечеству возможность усматривать самое главное во всяком предмете[470]. Однако поскольку ум чувствует собственную слабость, он постоянно испытывает соблазн подкреплять себя правилами. Так что философы норовят задать правила искусствам; в такие времена произведения бывают написаны лучше, но гениальные мастера при этом появляются реже.

Таким образом, Кондильяк невысокого мнения о способности философов давать указания художникам. Столь же невысокого мнения он о языке науки, который создают эти философы: куда полезнее, считает он, позаимствовать язык обиходный, которым пользуются светские люди. Ведь эти последние охотно сознаются в незнании научных предметов и неточности используемого ими языка, тогда как «философы, стыдящиеся того, что размышляли понапрасну, всегда бывают упорными защитниками мнимых плодов своих бессонных ночей»[471]. Как мы видим, Кондильяк тоже не сторонится мудрости светского общества. В «Трактате о системах» он добавит, предвосхищая Р. Барта с его критикой аналогии: «В философии слишком много понятий, которые только привычны, ибо трудно приучить к точным идеям людей, привыкших пользоваться словами, не пытаясь определить их смысл иначе как путем нескольких довольно неподходящих сравнений. Поэтому предрассудки нигде не пускают таких глубоких корней, как в голове философов»[472]. В самом деле, светским людям с предрассудками бороться проще, ибо они не так привержены к дефинициям.