Философская традиция во Франции. Классический век и его самосознание

Этим утверждением я вовсе не хочу умалить славу философов. Философия, без сомнения, предполагает больше изысканий, больше размышлений, больше глубоких идей и даже особый образ жизни. В свете учатся хорошо выражать свои мысли, но лишь в уединении учатся приобретать их. В уединении мы производим множество наблюдений над вещами, тогда как в обществе мы наблюдаем лишь способ изложения их. Словом, в смысле глубины идей философы превосходят остроумцев; но от последних требуется так много грации и изящества, что условия, необходимые для того, чтобы заслужить звание философа или остроумца, быть может, равно трудновыполнимы. Во всяком случае, одинаково редки и знаменитые философы, и знаменитые остроумцы[483].

Мысль – это редкость. С таким представлением мы не раз сталкиваемся в истории французской философии. В конце концов, ведь именно редкость привлекает внимание мыслящего человека, а никак не привычное и заурядное. До концептуализации понятия «редкость» еще далеко, и тем не менее, оно уже присутствует в философском горизонте.

Остроумные люди, продолжает Гельвеций, обычно пренебрежительно относятся к работам умозрительного характера, поскольку достичь успеха в этой области трудно. Человек ограниченный ненавидит философов за те усилия, которые нужно прилагать для их понимания; остроумец ненавидит их еще и за сухость и скуку. Чувствительный не столько к смыслу, сколько к изящной отделке фраз, такой человек не знает, что «глубокие идеи похожи на те чистые и прозрачные воды, глубина которых затемняет их же прозрачность»[484]. Конечно, остроумцы порой бывают врагами философии, не понимая, что искусство красиво выражаться предполагает какое-либо содержание; в то же время, многие философы не понимают всех трудностей писательского искусства и красот изящной речи, а потому несправедливо презирают такого рода ум. И лишь немногие – Гельвеций называет в этом ряду Платона, Монтеня, Бэкона и Монтескьё – соединяют искусство хорошо писать с искусством хорошо мыслить. Эти люди и называются гениями.

Гельвеций не случайно уделяет так много внимания светским остроумцам, ведь именно им, считает он, обязана философия той любовью, что она пользуется в XVIII в. Ведь остроумцы стараются опереться на философов. Но, признавая определенные достоинства за остроумцами, Гельвеций презирает людей так называемого «светского ума». Светский ум никак не способствует прогрессу, однако занимает большое место в умах многих людей. Если остроумец для привлечения внимания публики либо рисует перед ней грандиозные картины, либо предлагает идеи, интересные если не человечеству в целом, то по крайней мере определенному народу, то человек светский, удовлетворяющийся одобрением «людей хорошего тона», предлагает лишь идеи, приятные так называемому избранному обществу. А это последнее, как правило, малообразованно и интересуется лишь сплетнями и пересудами. Чтобы понравиться свету, нужно не углубляться в какой-либо предмет, а порхать с одной темы на другую, обладать разнообразными, а значит, поверхностными знаниями, расширять свой ум, не углубляя его. Но это свет. Другое дело общество, которое ценит лишь тех, кто разбирается в каком-либо одном предмете и тем самым двигает вперед человеческий дух. Поэтому для того, чтобы заслужить всеобщее уважение, нужно свой ум не расширять, а углублять. Итак, два вида знания требуют разного образа жизни, а потому один вид ума исключает другой[485]. Попытка смешивать их даже вредна. Ученым ведь часто приходится отрываться от своих занятий и вращаться в сутолоке светской жизни. При этом они, конечно, распространяют просвещение, способствуют возникновению в свете умственных интересов, но теряют время, которое могли бы употребить на развитие собственных талантов. «Человек науки подобен телу, брошенному в середину других тел; оно утрачивает, сталкиваясь с ними, силу, которую оно отдает им»[486]. А потому «для общества является гораздо более важным, чтобы ученый сделал одним открытием больше, а пятьюдесятью визитами меньше»[487].